— Так вот, — продолжил он, — когда я был занят тем, что стерег королевских зайцев, принцесса явилась ко мне переодетая крестьянкой и, чтобы заполучить одного из них, позволила мне поцеловать ее.
Принцесса, отлично знавшая, о чем еще он собирается рассказать, не имела возможности заткнуть ему рот и страшно покраснела, поэтому король начал подозревать, что эта выдумка пастуха вполне может быть правдой.
— Мешок еще не полон, — воскликнул он, — хотя ты только что бросил в него преогромную небылицу! Продолжай!
Пастух поклонился и заговорил снова:
— Вскоре после того, как принцесса удалилась, я увидел короля, переодетого крестьянином и сидящего верхом на осле. Его величество тоже явился для того, чтобы купить у меня зайца, ну, а когда я понял, как страстно он этого желает, то, представьте себе, вынудил короля…
— Довольно! Довольно! — вскричал король. — Мешок полон!
Неделю спустя молодой пастух женился на принцессе.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ МОГ ПЛАКАТЬ
В красивом доме, стоявшем недалеко от городка Хомбур-га, жил очень богатый человек, которого звали графом Бальдриком.
Он владел несколькими домами во Франкфурте, замками во всех его окрестностях, и, по словам людей, можно было идти целый день и не выйти за пределы его поместий.
У него было огромное число слуг и охотничьих команд, притом что он никогда не охотился, а из-за стола, всегда ломившегося от яств, он нередко вставал, не притронувшись ни к одному блюду.
Его погреба были полны лучших вин Рейна, Франции и Венгрии; эти вина ему подавали в серебряных и позолоченных кубках, но он почти всегда отставлял эти кубки, едва пригубив из них.
Этому человеку, для кого фортуна, казалось, опорожнила все свои сокровищницы, не хватало только одного.
Он не мог плакать.
Ни радость, ни горе не могли вызвать в его глазах ни единой слезы.
Он потерял отца — и не смог заплакать; он потерял мать — и не смог заплакать; он потерял двух братьев — и не смог заплакать.
Наконец, когда после десяти лет бесплодного супружества его жена подарила ему дочь, о чем он всегда страстно мечтал, — он тоже не смог заплакать.
Его дочери было теперь четырнадцать лет; ее звали Лия.
Однажды, войдя в комнату отца, девочка увидела, что он сидит в самом темном углу и вздыхает.
— Что с тобой, отец? — спросила она. — Мне кажется, что ты очень опечален…
— Да, я в самом деле очень опечален, — ответил граф. — Я только что потерял последнего из своих братьев: умер твой дядя Карл.
Лия очень любила дядю Карла, всегда приносившего ей на Рождество чудесные подарки.
И потому, когда отец сообщил ей эту новость, у девочки брызнули из глаз слезы.
— О, мой бедный дядя! — восклицала она, рыдая.
— Счастливое дитя, ты можешь плакать! — прошептал граф, с завистью глядя на дочь.
— Но, коль скоро у тебя такое горе, почему же ты не плачешь? — спросила Лия.
— Увы! — отвечал отец. — Слезы — это небесный дар, в котором Господь отказал мне; бесконечное милосердие пребывает с тем, кому дано плакать, ведь тот, кто может плакать, вместе со слезами изливает свое горе, тогда как мое сердце должно разорваться.
— Но почему?!
— Потому что Господь отказал мне в том, что даровано им самому презренному из людей: он отказал мне в слезах!
— Если Господь отказал тебе в них, Господь может и даровать их тебе, и я буду молиться об этом так долго и так усердно, что он вернет тебе способность плакать.
Но граф покачал головой.
— Участь моя решена, — сказал он. — Мне предстоит умереть из-за того, что я не умею плакать. Когда мое сердце переполнится слезами, которые должны были бы излиться из моих глаз, оно разорвется, и все для меня будет кончено.
Лия встала на колени перед отцом и взяла его за руки.
— О нет! Нет, отец! — воскликнула она. — Ты не умрешь! Должно же быть на свете средство вернуть тебе способность плакать, утраченную тобой; назови мне это средство — остальное я сделаю сама.
Граф минуту пребывал в нерешительности, как если бы такое средство и в самом деле существовало, но, несомненно, таило в себе слишком большие трудности, чтобы их способна была преодолеть девушка столь юного возраста; затем, ничего ей не ответив, он поднялся и вышел из комнаты.
В тот день Лия не видела больше отца до самого вечера. На следующее утро она напрасно прождала его к завтраку: он не спустился к столу.
Однако граф велел передать дочери, чтобы, закончив трапезу, она поднялась к нему.
Она тотчас встала из-за стола и отправилась в комнату отца.
Как и накануне, он полулежал в кресле, а лицо его было таким бледным, как будто он уже умер.
— Дорогое мое дитя, — обратился к ней граф. — Мое сердце уже так полно и так обременено горем, что, как мне кажется, оно вот-вот разорвется: я чувствую, как слезы с глухим шумом поднимаются во мне, словно бурный поток, готовый снести плотину; и, поскольку, как мне кажется, смерть моя близка, я позвал тебя, чтобы ты узнала, что на мне лежит кара за преступление, совершенное не мною.
— О говорите, говорите, отец мой! — вскричала девочка. — Возможно, если вы будете рассказывать о своих горестях, слезы придут к вам!
Граф покачал головой с видом человека, потерявшего надежду, но, тем не менее, продолжил:
— Итак, я хочу рассказать тебе, дорогое дитя мое, как случилось, что Господь отказал мне в слезах.
Мой дед был бездушным человеком, который дожил до пятидесяти лет, никогда не пожалев ни одного несчастного. Он отличался крепким здоровьем и был очень богат, а потому, не испытав никогда ни болезней, ни бедности, говорил, что болезни всего лишь выдумка, а бедность — следствие беспутности. Если же его вынуждали признать, что болезнь не плод воображения, а в самом деле существует, он говорил, что больной навлек ее на себя своей беспорядочной жизнью или же неправильным питанием. Так что ни бедные, ни больные не находили у него ни сострадания, ни помощи.
Более того, один лишь облик несчастного человека был для него невыносим, а при виде слез на глазах людей он впадал в такую ярость, что полностью терял разум и становился способен на любую жестокость.
Однажды ему сообщили, что в окрестностях замка появился волк, наносящий огромный вред: он режет овец и лошадей и порой нападает даже на людей; и вот, скорее для того чтобы больше не слышать жалоб и не видеть слез несчастных жертв страшного зверя, а вовсе не из человеколюбия, мой дед решил очистить округу от разорявшего ее чудовища.
Он отправился на охоту вместе с несколькими соседями. Ночью искусный доезжачий сделал заломы на местах прохода волка, так что охотники направились прямо к логову зверя и начали его травить.
Через час бешеной гонки преследуемый собаками волк, вместо того чтобы покориться своей участи, как обычно ведут себя в таких случаях эти звери, укрылся в хижине угольщика.
К несчастью, у двери ее играл сынишка угольщика, трех или четырех лет от роду.
Разъяренный волк бросился на ребенка и загрыз его.
Мать, находившаяся внутри хижины, видела, что происходит, но прежде чем она успела прийти на помощь своему сыну, бедный малыш был уже мертв.
Она страшно закричала. Отец, рубивший дерево в двадцати шагах от своего дома, прибежал с топором и размозжил волку голову.
В эту минуту появился мой дед — верхом на взмыленной лошади, такой же разгоряченный, как и она, и с присущей ему грубостью.
Он увидел убитого зверя, крестьянина с окровавленным топором в руке и рыдающую женщину с мертвым ребенком на руках.
"Чего ты разревелась, женщина? — закричал он. — Ведь несчастье произошло по твоей вине! Если бы ты не позволяла своему сыну шляться где угодно, волк не встретил бы его на своем пути и не загрыз бы его. А ты? — обратился он к угольщику. — Как тебе достало наглости убить волка, на которого я охочусь?"
"Ах, господин, сжальтесь над нами!" — воскликнули угольщик и его жена, заливаясь горькими слезами.
"Клянусь рогами дьявола! Скоро вы прекратите свое нытье?" — вышел из себя дед.