Тем временем Тома Пише бежал, словно сам дьявол нашептывал ему на ухо свои недобрые советы.
В отличие от Жерома Палана, он решил опередить свору. Ориентируясь на собачий лай, он засел на склоне небольшого холма, увенчанного ветряной мельницей.
Здесь проходила хорошо известная ему звериная тропа. К тому же он увидел на земле совсем свежий след оленя; не приходилось сомневаться, что и собаки моего деда побегут этим же путем.
Тома Пише спрятался за изгородью.
Собачий лай приближался, и Тома понял, что настало время действовать. Мало-помалу они начали нападать на оленя и, хотя это был крепкий и сильный семилеток, уже через час, вполне вероятно, смогли бы свалить его.
Голоса собак слышались все ближе и ближе. Никогда еще ни на какой охоте сердце Тома Пише не билось с такой силой, как в эту минуту.
И вот появились собаки.
Тома прицелился в вожака и выстрелил.
С первого выстрела он уложил Фламбо.
Со второго — Раметту.
Фламбо был лучшим псом моего деда, а Раметта была гончей сукой.
Двух других собак звали Рамоно и Спирон.
Тома злобно прикончил суку в первую очередь, чтобы дед навсегда лишился возможности иметь щенков той же породы.
Совершив этот славный подвиг, Тома оставил Фламбо и Раметту лежать на земле и, пока Рамоно и Спирон гнали оленя дальше, отправился домой.
Другие лесники, как я уже говорил, задержали деда и препроводили его в Льеж, где находилась тюрьма, принадлежавшая князю-епископу; по дороге они разговаривали между собой не как стражники с заключенным, а как добрые друзья, возвращающиеся в город после лесной прогулки.
Более того, дед, казалось, совершенно забыл о своем собственном положении, и по дороге его мысли были заняты только его собаками и оленем, которого они гнали.
"Ей-Богу, это отличный зверь, — говорил он леснику Жонасу Дезе, шагавшему рядом с ним слева, — зверь благородный и красивый, говорю я вам, такой не мог не искусить охотника!"
"Да, но лучше бы вам было поддаться искушению в какой-нибудь другой день, но только не сегодня, господин Палан! — отозвался Жонас. — Какого дьявола вы полезли прямо волку в пасть?! Вы что, не слышали наших собак?"
"Да ваши несчастные собачонки гнали оленя так скверно, что я принял их за пастушьих собак, сгоняющих стадо, — заявил дед. — Послушайте, послушайте! В добрый час! Вот это охота так охота!"
И он с удовольствием вслушался в лай своих собак, превосходно преследующих оленя.
"Скажите откровенно, как это произошло?" — спросил шедший по правую руку от него лесник по имени Люк Те-велен.
"Вы хотите это знать?" — отозвался дед.
"Да, — подтвердили лесники, — это доставило бы нам удовольствие".
"Ну что ж, дело было так. Мои собаки гнали зайца, а я ждал его, притаившись во рву. Вдруг я увидел вашего оленя: в сотне шагов от меня он вошел в заросли. Десять минут спустя он вышел оттуда, гоня перед собой сильными ударами своих рогов несчастного годовалого олененка, пытаясь подставить его вместо себя моим гончим. Как сами видите, ваш олень оказался старым хитрецом. Пока собаки гнались за олененком, хитрый олень направился к своей лежке. Ей-Богу, мне показалось, что будет забавным лишить этого шутника возможности насладиться результатом его затеи. Я отозвал собак и пустил их по следу старого хитреца. А уж они-то не пошли по ложному следу, не в пример вашим собакам. Верно, Фламбо возглавлял погоню. А знаешь ли ты, Тевелен, что мои собаки гонят оленя уже три часа подряд? Ну-ка, ты слышишь их, ты слышишь их лай? Вот это глотки!"
"Ей-Богу, — сказал Жонас, — всем известно, что у вас самые лучшие гончие в округе; ну и что из того? Ваша затея погубит их, господин Палан. Скверное дело! Скверное дело!"
Но дед не слушал Жонаса Дезе: он вслушивался в лай своих собак.
"О, уж они-то не выпустят оленя, когда загонят его. Ты слышишь их, Жонас? А ты Люк, слышишь их? Они уже где-то у Руайомона. Браво, Фламбо! Браво, Раметта! Браво, Рамоно! Браво, Спирон! Ату, ату!"
И дед, забыв, что он арестован, потирал руки от радости и во всю силу своих легких насвистывал победный охотничий клич.
В эту минуту раздались два ружейных выстрела.
"А-а, — протянул он, — похоже, вашим охотникам не хватает терпения дождаться травли и они невпопад палят по оленю".
Затем, слыша, что собаки продолжают лаять, он добавил:
"Вот оно как! Что же это за растяпа только что стрелял и упустил подобного зверя?! Я советую ему сначала научиться стрелять по слону".
Лесники обменялись встревоженными взглядами, не понимая, откуда прозвучали эти два ружейных выстрела.
Неожиданно радость на лице деда сменилась озабоченностью.
"Люк, Жонас! — воскликнул он, обращаясь к своим конвоирам. — Скольких собак вы слышите?"
"Что-то не разобрать", — ответили они в один голос.
"Подождите-ка, подождите, — остановил их дед, — теперь я слышу только двух — Рамоно и Спирона. А где же Фламбо? А где Раметта? О-о!"
"Да вы просто путаете их голоса один с другим, метр Жером", — попытались успокоить его лесники.
"Это я-то?! Да вы что! Я знаю голос каждой моей собаки так, как любовник знает голоса своих возлюбленных. Черт побери, повторяю: оленя гонят только Рамоно и Спирон. Уж не случилось ли что-то с двумя другими?!"
"Пойдем же, метр Жером, — поторопил его Жонас, — что там может случиться с вашими собаками? Вы просто большой ребенок, если говорите подобное. Фламбо и Раметта прекратили гон или же вместо оленя помчались за каким-нибудь зайцем, прыгнувшим у них перед глазами".
В ответ лесник услышал:
"Мои собаки прекращают гон только тогда, когда я их зову, слышишь, Жонас? И на охоте они не погонятся вместо оленя за зайцем, даже если заяц прыгнет не то что у них перед глазами, а прямо им в глаза. Наверняка с ними что-то случилось — и с Раметтой, и с Фламбо!"
И тут мой бедный дед, еще за минуту до этого такой радостный, казалось, был готов заплакать.
Через каждые десять шагов он останавливался и прислушивался.
Затем все в том же отчаянии он воскликнул:
"Что бы вы там ни говорили, теперь остались только Спирон и Рамоно! А что же сталось с двумя другими собаками? Что с ними сталось, спрашиваю я вас?"
Лесники, друзья деда, успокаивали его как только могли и пытались убедить, что две другие собаки, оставшись без поддержки хозяина, вернулись домой. Но он даже не стал утруждать себя ответом.
Он только горестно качал головой и, не сдерживая тяжелых вздохов, повторял:
"Говорю вам, с ними стряслась беда, это я вам точно говорю".
Так и продолжалось на протяжении всего пути от Франшимона до Льежа, где лесники монсеньера епископа передали арестованного в руки стражников.
Бедного деда бросили в камеру площадью в восемь квадратных футов, расположенную в той части епископского дворца, которая служила тюрьмой.
С громким лязгом дверь закрылась за ним на засов; но ужас, исходивший от этой норы, вовсе не коснулся бы сердца узника, будь он спокоен насчет участи Фламбо и Раметты.
IV
На следующий день, все еще измученный мыслями о двух своих любимых собаках, Жером Палан вскоре по31 чувствовал всю тяжесть свалившейся на него беды, и, поскольку у него не было религиозной веры, дарующей покорность судьбе, он сразу же пал духом под бременем несчастья.
Приученный к деятельной жизни, привыкший к свежему горному воздуху, к ежедневным физическим усилиям, к радостному существованию среди людей, он не мог выносить тюремного одиночества.
Тщетно вставал он на свою табуретку, тщетно повисал на тюремной решетке, чтобы вдохнуть хотя бы глоток воздуха, который ветер приносил ему с Арденн; тщетно старался он разглядеть на туманном горизонте, далеко за Маасом, огибавшим город огромной серебристой лентой, дорогие его сердцу леса Тё; тщетно уносился он туда в своем воображении; тщетно пытался он вновь обрести в своей памяти их свежие запахи, лучи света, пронизывающие густую листву, смутный шум ветвей, колеблемых ветерком и шепчущих в ночи, — мрачная реальность сразу же дохнула на его золотые грезы и развеяла их, как ветер развеивает осенние листья, и дед, внезапно очнувшись и видя себя в холодной голой камере, среди влажных серых стен, предался отчаянию и начал жаловаться на судьбу.