Так все три сестры-красавицы попали в императорский дворец. Уже назавтра тройная свадьба гремела; три дня и три ночи продолжалось веселье. Когда же закончился пир, всю империю облетела новость: послала Анна за мукой, будет печь волшебный каравай.
Ещё два дня и две ночи минуло – купила Стана лён, высушила, расчесала, полотна наткала да засела волшебную рубашку шить.
У императора была мачеха, у мачехи же – дочка от первого брака. Обе во дворце жили, и тешилась мачеха мечтою, что женится император на её дочери. Никак не ожидала она, что императора и корону получит белоликая пастушка. Люто ненавидела мачеха Лаптицу; момент выжидала, чтобы с ней поквитаться.
Да разве тронешь молодую императорскую жену, когда сам император глаз с неё не сводит, руки её нежной из рук своих не выпускает! Вот и нет злыдне покоя: день и ночь думает, как бы императора из дворца выманить.
Не до охоты императору, не до забав – весь мир для него в молодой жене. И тогда написала мачеха письмо своему брату, который правил соседним королевством. Собрал тот король громадное войско, взял в осаду приграничные города. Не стерпел император такого коварства.
– Ничто и никто меня не остановит, даже молодая жена! Будет знать сосед, как города мои осаждать!
Так сказал император, живо собрал войско и помчался навстречу врагу.
Не ожидал король – брат мачехи, – что ответ таким скорым окажется. Налетел на него император, подобно вихрю, разметал всех его солдат, подписал мирный договор, для себя выгодный, и скорей домой. Уже через три дня вступил под дворцовые своды.
Не знал он, что рано утром, когда звёздочки на небе чуть побледнели, разрешилась Лаптица от бремени близнецами. Златовласы были оба мальчика, и у каждого во лбу сияла звезда.
Да не дремала злая мачеха. Выкрала она детей, выкопала яму под окном императорской опочивальни, заживо близнецов погребла, а Лаптице, которая в забытьи лежала после родов, подсунула двух щенят.
Этой-то вестью – что императрица щенят на свет произвела – императора и встретили. Бросился он к жене, собственными глазами увидел: не сдержала она слова, данного на земляничной поляне, а значит, надобно её наказать.
Сердце разрывалось у молодого мужа, ведь любил он жену крепко, – да как же быть с честью императорской? Вот и повелел он схватить Лаптицу и закопать в землю по самую шею, чтобы все знали: так будет с каждым, кто императора обманет.
А вскоре исполнилось заветное мачехино желание – женился император на её дочери. Снова три дня и три ночи свадьбу праздновали, – да только нам-то какое дело? Мы лучше поглядим, что с близнецами сталось.
Не умерли они, а проросли двумя стройными осинками. Кололи осинки мачехины глаза, о страшном злодеянии напоминали. Велела было мачеха срубить их, да император вмешался:
– Чтоб к деревьям этим никто подходить не смел! Пусть растут – на них очи мои отдыхают.
И стали осинки расти со скоростью деревьям несвойственной. Каждый день они вырастали, как обычное дерево – за целый год. За ночь прибавлялся им ещё год, а на рассвете, когда звёзды небесные бледнеют, каждая осинка тремя годами старше становилась. Скоро затенили их ветви окно, и не было теперь для императора большей отрады, чем слушать, как шелестят на ветру осиновые листочки.
Целыми днями просиживал он у окна, и никто не дерзал его беспокоить.
Понимала мачеха, о чём способны нашептать осинки; так и этак пыталась от них избавиться. Известно: если женщина что себе в голову забрала, она и из камня молоко выжмет, и витязя хитростью сломит. Где колдовство не действует, там уговоры помогут, а ежели и от них толку негусто, всегда слёзы в запасе имеются.
И вот однажды утром мачехина дочка уселась на ложе к своему супругу и давай его умасливать речами да ласками и жаловаться: мол, покоя нет от шелеста осинового.
Немало ей пришлось постараться! Но ведь мужчина, будь он даже император, мужчиной остаётся.
– Твоя взяла, – сказал он жене. – Не можешь слушать шелест – дозволяю спилить осины. Только пусть из одной для меня кровать сделают, а из другой – для тебя.
Не добилась своего мачехина дочка. Осины, хоть и спиленные, теперь в опочивальню переместились, да возразить было нечего.
Только улёгся император на новую кровать – согнулась она под ним, словно он в сто раз тяжелее стал. Зато сам он почувствовал блаженное успокоение, какого раньше не ведал. Мачехина дочка, наоборот, как на гвоздях лежала, во всю ночь глаз не сомкнула.