— В голове ветер играет, — любимый подошел и крепко обнял меня, словно мы тут не для дела собрались.
— Не ветер и не в голове у тебя играет, — буркнула Яга. — Баюн?
— А я чего? — кот присел и, подвернув огромный хвост сощурился. — Мое дело усыпить, пробудить...
— Ясно, — раздраженно фыркнула ведьма. — Порадуешь старушку, дочка?
Выглянув из-за плеча любимого, задумчиво уставилась на Яра. Не было на его лице уже привычной злобы. Тихое сопение да ровное дыхание — безмятежность, словно избавился колдун от клейма вечности, будто полегчало. Когда тяжкая хворь изводит тело, мы во сне короткое исцеление находим. На холодном полу спал не лиходей страшный, а Яр — кузнец из Косиселья. Глядела на него, и шрамы на сердце ныли: вот ведь проснется и снова себя потеряет а как вернуть в его душу тепло — мыслей нет.
— Вижу, что ничего мы сегодня не придумаем, — вздохнула Яга. — Расходиться надобно. Ты, Кощей, хорошую охрану к дверям-то приставь, мало ли...
— Вот. спит он, — не моргая, глядела на друга, — и будто прежний. Словно пробудится сейчас, попросит благословения и в путь соберется.
— Какой путь, какое благословение? — мурлыкнул Баюн. — Этот ирод чуть нас всех не положил.
— Погоди-ка усатый, — Яга шикнула на кота. — Чего говоришь, дочка? Благословения?
— Мысли просто. — отмахнулась я.
— Видать, не просто! — старая ведьма оторвала меня от любимого и сунула в руки потрепанную книгу с былиной. — Баюн, буди супостата!
— Зачем? — Кощей сурово свел брови.
— А затем! — Яга щелкнула его по носу. — Любое проклятье может благословение извести. Только идти оно должно от самого сердца, в котором есть доброта да любовь.
— Вот это мне совсем не по нраву, — голос суженого заиграл волнением.
— А тебя кто спрашивал?! — разошлась Яга. — Буди, Баюн!
— Я ведь и в жабу могу... — угроза Кощея вышла слишком неубедительной.
Яга только ехидно сощурилась, мол, много вас таких страшных землю топтало. Баюн не стал дожидаться третьей просьбы и ловко вскочил на грудь Яра. Вышли из мягких лап когти, цепко впились в рубаху колдуна, каплями крови ткань окрасилась.
Задышал Яр чаще, заворочался. Спрыгнул Баюн с груди молодецкой да зачихал, зафыркал.
— Он нам тут беды не наделает? — кот между делом поглядывал на ведьму. —Даже цепей не набросили.
— Знай — буди, — холодно кинула Яга. — Он в этих стенах и шикнуть лишнего не сможет.
Успокоившись, кот продолжил будить Яра, то и дело вскакивая ему на грудь, оставляя алые отметины.
Чем дальше уходил от колдуна сон, тем сильнее билось мое сердце. Ляпнула о благословении, а что делать-то не знала. Ладони вспотели от волнения. Только крепче сжимала старинную книгу, стараясь выровнять дыхание.
Не одна я в комнате тревогой заходилась. Взгляд любимого кожей чуяла. Ледяной моросью катились его чувства по моему сердцу. То не ревность молодецкая — страх потерять навсегда только что вороченное.
— Одолели все же, паскудники, — открыв глаза. Яр сообразил, что он в полоне.
— Тебя, пса. надо на куски порубить и свиньям скормить, — злобно зарычал Бессмертный.
— Поруби-поруби! — поднимаясь на локтях, заорал Яр. — Все одно твое царство разорю! Тебя и девку твою по миру пущу!
— Ах ты, гадина языкастая! — Кощей дернулся в сторону Яра.
Яга ухватила моего жениха за рукав и, нахмурив брови, гаркнула:
— Цыц! Разошлись, что петухи в курятнике! Вася, чего встала?!
Ноги будто вросли в пол дубовыми корнями. Жаром, холодом, холодом да жаром обливалось тело. Кровь в жилах бежала, что речка горная. В ушах сердце слышалось, в голове страх звенел. Да как же к нему подступиться?
— Дочка, ты его лучше всех знаешь, — словно издалека звучал скрипучий голос Яги. — Он все тот же, проклятый только!
«Все тот же, все тот же...» — повторяла про себя. Наконец, сделав первый шаг к Яру, уже смелее зашагала. Упав перед ним на колени, раскрыла книгу и, не глядя на страницу, отшвырнула от себя.
— Ярка. — хотела в голос, но вышел шепот, — ты ведь прежний — я знаю.
Колдун смотрел мне прямо в глаза, и не было в его взгляде ничего от кузнеца Косисельского.
— Решила доброй обернуться? — ухмылка заиграла на его губах. — Убить меня хотела, со свету сжить... — Ладонь самозванца дернулась в попытке сотворить морный шар, но чары Яги надежно сковали его силы.— Вот как... — Яр опрокинулся на пол и, глядя в потолок, широко улыбнулся.
— Помнишь, как мы с тобой в Косиселье на речку бегали рыбу доставать? — сама не ожидала, что припомню прежнюю жизнь. — Тетка Фекла тебя за это ругала на чем свет. Дома-то дел тьма у меня...
— Пойди прочь, — зашипел Яр.
— ...А еще мы с тобой в кузнице могли днями напролет спорить, расцветет папоротник на Ивана-Купалу или нет. В избе у тебя тогда домовой разошелся, всю посуду переколотил, а я его усмиряла. Помнишь?..
Здоровенная рука Яра потянулась к моему горлу, и его пальцы сжались, лишая возможности говорить.
— Убью, собаку! — вопль Кощея вперемешку с шиканьем Яги ударили в спину.
— ...А как жили в Глухомани? — слова с трудом выходили из горла. — Хороший у нас был дом. Правда, хороший?..
Ненавистью, злобой, болью, отчаяньем наполнялся взгляд друга. Разрывалась душа, не умещая воспоминания и проклятье.
— ...Я тебя помню, Яр. — почувствовав, как пальцы колдуна слабеют, старалась удержать кашель. — Помню и никогда не забуду. Пусть эта память живет и в твоем сердце, в том мое благословение.
Положив ладонь на запятнанную кровью грудь друга, всей душой пожелала, чтобы хоть маленькая часть воспоминаний осталась в нем. Тогда все равно было, уйдет проклятье или останется. Слезы выступили на глазах и покатившись по щекам. Сильнее этого желания нет ничего и быть не может.
Засветились на лбу Ярки руны старинные. Черным светом замелькали на белой коже, оставляя ожоги. Вскричал друг, от боли скорчился в муках. Ладонь не отрывала, только без конца шептала: «Помню тебя. Ярка, помню...»
Покатились письмена проклятья, словно пот с головы друга, да в воздух взмыли. Покружив под потолком пару мгновений, устремились к книге с былиной. Вспыхнули страницы синим пламенем, дрогнули терема Кощеевы вместе с подвалами, и тихо сделалось.
— Проверь его, Яга, — жених скоро подобрал книгу с пола.
Ведьма плюхнулась рядом со мной на колени, забегали костлявые пальцы над ослабшим от мук кузнецом:
— Словно только родился, слаб, правда. А ну, Баюн, сообрази-ка водицы живой нам!
— На побегушках у вас, — вздохнул кот и, деловито подняв хвост, гордо зашагал к двери.
— Васька, — голос друга зазвучал с забытой мягкостью, — любимая моя...
— Охолони! — прервала признание ведьма.
— Прихлопнуть бы тебя, ирода окаянного, — холодно бросил Кощей и вышел следом за Баюном.
— Яр, — понимала, что душевных разговоров между нами больше быть не может, — всегда ты в моем сердце будешь, но эхом, памятью. Прости и уезжай.
— Ничего-ничего, — потрепав льняные волосы Яра, подбадривала ведьма, — мы тебя водицей отпоим, коня славного подберем. Есть у меня штука одна — череп, правда человечий, коли не из трусливых ты, он путь осветит, словно днем поедешь. Нельзя тебе здесь, касатик...
— Прости меня. Василиса Дивляновна, за все прости.
— Прощай, Ярка.
Где-то осталась моя тень, где-то голос мой с ветрами ходит. Птицей мысли над землей летают, в мечты обращаясь. Волками по лесу бродят страхи да надежды. След на земле застыл или смыли его дожди проливные
— все в памяти храню. Все помню и никогда не забуду.
Эпилог
Душный воздух в главном зале — тягучий, сонный — заставлял меня зевать. Сидя на троне, подпирала щеку кулаком и терпеливо ждала, пока Тишка закончит с очередным письмом государственной важности.