— Шибче. Тихомир! — рявкнул Бессмертный.
— Прерваться надобно, государь.
— Твоя правда.— На мгновение задумавшись, Кощей молодецким свистом распахнул двери зала.
Под строгим приглядом царской стражи гости дорогие отправились ожидать своей участи в крайний терем. От переизбытка впечатлений колотило в висках. Может, сказывалась усталость или отсутствие трапезы со вчерашнего вечера. Сложная у царей работа: не ешь, не спишь, невесты хороводами ходят.
Кощей мягко опустился на трон и, мельком глянув на меня, задумчиво промычал что-то неразборчивое. Обидно, конечно, когда мужу будущему такую девку справную под венец сулят, но и Бессмертному не позавидуешь. Видно — нервничает. Как быть — не знает.
— Спущу с него три шкуры и дело с концом. А девицу обратно в Первоград отправим.
— Нельзя, царь-батюшка, ворочать бабу эту.— Тихомир оставил былой трепет перед государем и оперся на спинку трона.
— А куда ж ее? — удивился Кощей. — Тогда только на кол.
— Или под венец. — Захотелось собственноручно исполнить последнее предложение жениха.
— Василисушка, что ты говоришь такое? — Бессмертный бережно взял мою руку.
— После поговорим.— Высвобождая пальцы, старалась не показывать подступившей злости.
— Царь-батюшка, тут вот какое дело получается, — Тишка сложил руки за спиной и зашагал, — ты сам дань не отменил, а посему обязан девицу оставить.
— Кощей я или мукой сыпано?
— Прав Тихомир, — пришлось поддержать парня, как бы обидно не было. — иначе чего твое слово стоит?
— Может, вы и правы, — с грустью согласился колдун.
— Вот и надо придумать, что с девицей делать. Чтобы и слово Кощеево пуд весило, и ее под добрым предлогом спровадить. — Тишка с чувством размахнулся шапкой об пол.
— Так сделаем, — Кощей встал с царского места и крепко сжал плечо писаря, — ступай к гонцу и морока на него нагони, чтобы не вспомнил дороги к царству нашему. После дунешь, плюнешь — пусть кубарем в Первоград катиться. Да скажи, чтобы Гороху передал, мол, Кощей дань принял.
— Исполню, царь-батюшка, как есть исполню!
— И прикажи сюда обед подать, — вслед Тихомиру кинул колдун. — Девицу эту на трапезу пусть приведут. Будем знакомиться.
Глава 4
Как усидеть на обеденной трапезе и не надавать тумаков девице Первоградской — представить тяжко. Пусть не ее воля в Кощеево царство отправиться, а глазки огоньками играют — видела, как украдкой на царя-батюшку поглядывает. Захватив пирогов со стола, оставила Бессмертного в одиночестве дожидаться красу-девицу. Так вернее будет.
Бесконечные переходы между теремами приводили то в залы просторные, то к опочиваленкам уютным. Думала
— знаю каждый угол здесь, но теперь все казалось незнакомым. Вечный полумрак, царивший раньше, скрывал добрую половину дома. Нынче все иначе: в каждое окно солнце льется, причудливые узоры на коврах сказки сказывают. Кажется, только вчера для хозяев двери распахнулись — свежим деревом пахнет.
Устав бродить без дела, решила конюшню отыскать. Как там Крес без меня? Если жених не соврал, то ходить за конем должны не меньше дюжины стремянных.
Найтмар мирно посапывал в стойле. Из черных ноздрей на выдохе вырывались языки пламени. Спит друг — не обижали, значит.
— Что же ты, краса-девица, страху не знаешь? — густой мужицкий голос выдернул из паутины мыслей.
Мужская фигура поспешила от залитых ворот конюшни в сторону стойла найтмара. Разглядеть незнакомца против света не получалось. Широкий да хромой — больше не скажешь.
— Своего коня бояться совестно, — я заулыбалась подошедшему мужику.
— Не признал, матушка, — поклонился несостоявшийся спаситель, прижав к груди увесистую ладонь, — не гневайся. Глаза уже не так видят, как прежде было. Конюх главный я, Давилой кличут.
— Будем знакомы, Давила, — положив руку на морду Креса, приветливо кивнула. — Умаялся, видать, спит и даже ухом не ведет.
— Шибко на выгуле резвился — на зорьке водили, — закивал конюх, — в седло никого не пускает, а в остальном смирный.
— Надо же, думала, он вам покажет почем лихо, а он смирный.
— Обижаешь, матушка. Чай, не первый год за волшебной скотиной ухаживаем.
Главный стремянной с гордостью повел меня по своим владениям. Соседями Креса оказались диковинные животные. Сивка-бурка сверкал синими глазищами и с толком жевал овес из торбы. Одна шерстинка золотая, другая — серебряная. Не диво ли? С десяток богатырских коней дружным рядом высунули морды из стойл. Бурушка — конь Добрыни Никитича — потянулся за Давилой.
— Яблок ждет. Не время еще. — конюх по-доброму отмахнулся от животинки.
Кони летуны, кони о двух головах, златогривые любой масти — кого здесь только нет. Некоторых приходилось в цепи булатные заковывать — иначе жди беды. Норов уж больно лихой.
— А вот с этим. — Давила перевалился через дубовые доски загона. — не знаю что и делать.
— Кто там? — с интересом заглядывая через плечо конюха, ждала увидеть что-то грозное.
Вместо представленного мной чудовища в стойле тихо-смирно топтался Конек-Горбунок.
— Ты не смотри, матушка, что глаза-бусинки, горбат и ростом мал. Егоза эта столько натворить успел, что и не вымолвить, — грустно заключил Давила.
— А я не от злобы, — елейным голосом откликнулся Горбунок, — а от скуки смертной.
— Ой, — я отпрянула от стойла.
— Цыц, окаянный! Нечего царицу-матушку будущую пугать.
— Тоже мне, — фыркнул горбатый.
— Вот вернется хозяин твой и приключений тебе сыщет. А пока знай — отдыхай. Пойдем, матушка, — конюх потянул меня за локоть, — а то чего доброго браниться начнет. Срам.
— Это что же, Давила, — я подалась за стремянным, — не Кощеево хозяйство?
— Есть и не государевы лошадки. Богатыри наши, из царства Кощеева, тут своих держат. Уход-то у нас добрый.
— Хорошая работа. Нескучная.
— Некогда скучать, матушка, — Давила улыбаясь, закивал. — Вон, холодает. Завтра морозы гаркнут, надобно печи растопить, чтоб скотина не померзла.
— Какие такие морозы? Желтень на дворе.
— У нас тут свои устои и погода своя, — конюх почесал русый затылок. — В Кощеевом царстве теплых дней мало, а зима долгая и лютая. Дров нынче заготовить не успели. За триста лет сна все в дровяниках погнило, трухой сделалось.
— А ну показывай, мил-человек, где тут дрова хранятся...
***
Дровяники наполняла с чувством, с радостью — истосковалось сердце по волошбе доброй. Царские наряды да жизнь в хоромах — ладное занятие, но как была домовухой, так и останусь. Никакой чин из меня этого не выбьет. Давила успевал ахать, разбавляя мои шепотки одобрительными речами. Над царскими конюшнями кучерявым дымом закоптили печные трубы.
— Да тут и на дом хватит, — округлил глаза конюх. — На всю зиму. Ай да подсобила, матушка! Ай да умница! Я уже думал к Кощею бежать, хоть и не любит он хозяйственные вопросы решать. А куда деваться?
— Раз не любит и не надо, — рассмеялась я.
— Вот ты где, матушка Василиса Дивляновна, — запыхавшаяся Веся выглянула из-за угла дровяника. — Ищу тебя, с ног сбилась. Ой, батюшки, — всплеснула руками девица — где же видано, в таких нарядах по конюшням гулять!
Увлеклась и не заметила, как дело к вечеру потянулось. На терема Кощеевы ползли сумерки, увлекая за собой холодный ветер. Дома довольные прислужники топили печи. Разговоры сделались тише. Веста торопливо вела меня переодеваться в опочивальню, не уставая припоминать испачканное платье и прилипшую к сапогам грязь.
— Царь-батюшка за тобой послал сразу после обеда. Я ж не знала, что в конюшни пойдешь. Ищу-ищу. Наверное, сердится уже государь.
— Ничего, — отмахнулась я, — у него там есть чем заняться. Девицу какую прислали — дня не хватит налюбоваться.
— Что ты, матушка Василиса!— Веста распахнула передо мной дверь спальни.— Да Кощей, кроме тебя, и не видит никого! Чуть имя твое услышит, расцветает, словно жарок по весне.