— Не горячись, — обняв друга, вдохнула аромат льняных волос.
— Твоя правда, Вась, — нежность подействовала на Ярку не хуже дурман-травы. — Не взять Кышека голыми руками. Он здесь все под себя подмял, а что не подмял, то еще успеет.
— Почему его головой величают?
— Так голова он и есть, над колдунами царскими.
— Выходит, Кышек — сам чародей?
— Не совсем, — Яр выглянул за дверь и, убедившись, что лишних ушей нет, зашептал. — Был когда-то колдуном при Горохе, а как грамоты государь ввел, так и остался не у дел он. Не смог грамотку справить. Шибко надеялся — все само собой в руки придет, а оно, видишь как, мимо прошло. Государь его пожалел, чин жаловал. Только колдовать Кышек с той поры права не имеет.
— Бежать надобно, Ярка. Книжку с заклятьем схоронить надежно, чтобы не добрались лиходеи до нее никогда.
— Где же схоронить? Эти паскудники всю Рускалу вверх дном перевернут, не отступятся.
— Не успела рассказать, но есть одно место. Там и книжка, и мы с тобой скрыться сможем. К закату у озера на окраине Первограда будет ждать Потап…
Глава 8
Не так-то просто улизнуть из палат царя Гороха. Мне в шапке-невидимке — раз плюнуть, а вот Яру пришлось хорошенько попотеть. Ученику колдуна покинуть государев двор без разрешения головы колдовского терема — дело тяжкое. Стражники — ребята суровые, головами на плечах дорожат. Отпустить Ярку без одобрения — значит для начала в темницы попасть, а потом уж как свезет — может, и на плаху отправят.
Наконец, страже надоело слушать уговоры — послали за Кышеком, мол, пущай лично разбирается. Яр ничего лучше не выдумал, как силушку удалую показать. Он лихо раскидал молодцев у ворот и понесся к назначенному месту на окраине Первограда. Ох, как я кляла его за горячий норов, пока бежала следом. Нас пустились догонять самые стойкие из стражников: добро, что пешие — коней седлать времени не было.
На удивление Ярке удалось быстро запутать погоню, и мы смешались с толпой на столичной площади. Даже зимой здесь яблоку упасть негде, а судя по веселившемуся люду, еще и гуляния какие-то намечались. Видала, как молодцы в серых кафтанах растерянно озираются по сторонам, хватают за рукава похожих мужиков и плюют под ноги в сердцах.
Потап, как и договаривались, ждал к закату у озера. Аспид недовольно косился на Яра, Яр — на аспида, но, слава солнцу, даже спора не случилось. Какие уж тут толки, когда на пятки стража наступает. Кышек, поди, уж хватился ученика — жди беды, коли тикать не сумеем.
Немного повздыхав — лететь по ночи придется, змей что-то пробурчал про посадку, верную смерть и черта лысого. Я старалась не слушать. Уж лучше разбиться, чем в лапы к Кышеку…
Крылья аспида быстро мелькали в морозном воздухе. Прижавшись спиной к Ярушке, прятала от резкого ветра в пуховом платке нос и щурила глаза. Там, внизу, оставался Первоград. Город накрыли сумерки, а меня окутало липкое, сладкое счастье. Снова рядом с милым другом, и сердечко стучит быстро-быстро вовсе не от страха. Теперь и море-океан перемахнуть что кулаком по столу треснуть. Не отпущу, не потеряю!
На радость ночка выдалась ясной. Луна и звезды отражались от снега, делая путь легким. Куда Потап нас нес, не знала, но по всему выходило — больно далеко от столицы. Диво, как быстро аспиды летать умеют при желании. Недавно гам Первограда слыхала, легкий морозец пощипывал, а теперь тишь глухая и холодина знатная, того и гляди околею.
Смерть от холода не наша доля — поняла после того, как Потап с хриплым криком «Держись!» поспешил навстречу верхушкам деревьев. Через пару мгновений змея закружило, мы с Яркой еле успели крепче вцепиться в тугие складки кожи. Только в шерстяных рукавицах шибко не ухватишься, и локтей за шесть до земли мы рухнули со спины Потапа.
Сугроб принял радушно. Чудом на пути не попались деревья и коряги. Немного выло в голове, отдавало в шею, но целы — это главное. Аспиду повезло меньше — змея хорошо крутануло, и он пересчитал добрую дюжину сосен да елок. Волки завели было песни, но мигом стихли, услыхав душераздирающее кряхтение крылатой нечисти. Что говорить, будь я даже волкодлаком, сама бы от таких звуков притаилась.
— Убился?! — грудь рвало от холодного воздуха, в валенки хлынул снег.
— Обойдется, — бодрясь, заявил змей, поняв, что стенания сотрясали воздух не зря. — Потроха немного отбил.
— Васенька, нашла из-за кого переживать, — Ярка утопал в сугробах, хромая. — Чего этому чудищу будет?
— Надо было тебя еще над столицей скинуть, — пробурчал Потап.
— Цыц! — углядев в глазах Яра горячее желание ответить «чудищу», оборвала я.
— Очень надо, — небрежно бросил кузнец.
— Пусть идет на все четыре стороны, — выбираясь из кучи дров, заявил змей. — Цаца, его в Глухомань не поведу, так и знай! Мне сказано тебя доставить — доставлю, а этого, — он сморщился, — богатыря... без приглашения нельзя.
— Вася без меня никуда не пойдет, — друг даже бровью не повел.
— Цаца, пойдешь или как? Только знай, на носу морозы лютые, чуть дольше задержимся — померзнем…
— Предлагаешь к теплой печке быстрее отправиться, а Ярку тут на смерть бросить?! Хорош Потап! Не ждала от тебя, не гадала…
Пылкая речь заставила аспида знатно растеряться. Он раздувал ноздри, выдыхал густой пар, поднимал когтистый палец к звездам, желая оправдаться, но ничего так и не мог придумать. Ярка довольно хмыкал, с полуулыбкой поглядывая на меня.
Так бы играли в гляделки средь густого зимнего леса, но нас прервал шелест крыльев. Огромный ворон мягко опустился на снег, в свете ясной ночи черное оперение отдавало синевой. И все бы ничего — птица да птица, только глаза у него горели ярким красным пламенем. Жутко сделалось, словно мороз из воздуха в самую душу пробрался, передернуло. Вид аспида смелости не придал — змей так и застыл с оттопыренным пальцем и приоткрытой пастью. А уж когда на Ярушку глянула, чуть ума не лишилась.
На лице друга, будто в водной глади, отражался огонь из глаз ворона. Вытянувшись, что кол от земли, он замер и не отрывал взгляда от птицы. Голова кузнеца медленно раскачивалась из стороны в сторону, дыхание становилось чаще.
— Ярка, — осторожно дотронулась до локтя друга.
— Не слышит он, — заговорил Потап. — Заколдован.
— Кем?
— Птичкой, — вытаращив желтые глазищи, змей пожал плечами.
В тот же миг Яр словно очнулся. Он резко натянул шапку на глаза и кинулся на ворона. Птица не успела вспорхнуть, только глухо крякнула, оказавшись в огромных ладонях, и вспыхнула не хуже костра. Рукавицы горели прямо на руках кузнеца, неистово обжигая кожу.
Ярка орал от боли так, что волки снова передумали выть, но рвущийся огонь не выпускал. Перекатываясь в сугробах, кузнец боролся с неведомой напастью. Шапка полетела с головы, оголив льняные пряди. Казалось, друга захватывает пламя и тут же отпускает. Слышался треск дров, перебиваемый криками друга.
— Погорит! Потап, он погорит! — кинулась к Яру, но оказалась в цепких лапах аспида.
Змей молча держал меня, заставляя беспомощно глядеть, как Ярушку обвивает ядовитое красное пламя. Из глаз катились слезы, кричала, колотила кулаками по огромным пальцам аспида не в силах помочь милому.
— Охолони, цаца! Уймись! Он справится!
Облако легкого пепла взмыло в холодном воздухе и, словно черный снег, опустилось на землю. Ярка перекатился на спину и широко раскинул руки. Грудь молодца больше не вздымалась от дыхания.
— Ярушка, миленький!
Высвободившись из лап Потапа, кинулась к другу. На ладонях кузнеца кровавыми следами остались страшные ожоги. Распахнула кафтан — стучит сердечко… Стучит!
— Потап, далеко до Глухомани?!
— Цаца, нельзя его туда… — взволнованно дышал змей, — после такого и подавно!
— Ты бы Несмеяну бросил?!
— Она же мой пряничек, — растерянно моргал аспид.
— А это мой пряничек! — уже шипела — голос осип от криков.