— Больно?
— Нет.
— Ну вот! — Фекла отдала зуб законному хозяину.
— Вот же диво! — заулыбался исцеленный. — Не зря ехал! Кудесница! — без конца водя языком во рту, восхищался он.
— Это так, цветочки, — я присела к ним, — тётушка моя и не такое может.
— Всем расскажу! Всем! — не унимался мужик.
— Вот этого не надо, — сурово заявила знахарка. — У меня и так конца-края работе не видать, еще ваших из Первограда лечить. Своими силами там как-нибудь.
— Вот тебе, добрая женщина, оплата, — гость шлепнул на стол мешочек с деньгами. — Ты, если что еще надобно, говори без стеснения. Помогу чем смогу.
— Чего мне надобно? — махнула рукой тетушка. — Старая я уже, девку вон, успеть бы на ноги поставить, — она ласково поглядела на меня. — Тоже талантливая ведьма, хоть и не каждый углядит ее дар. Кое-что умеет, только грамоты не получила еще, все боится к вам в столицу нос показать. Думает — не готова.
— Так это мы в два счета! — мужик радостно хлопнул ладонью по столу. — Через седмицу мой давний друг грамоты подписывать будет, коли успеет твоя девка к следующей шестице в Первоград явиться — справим грамотку.
У меня аж в глазах потемнело. Как про грамоту на колдовство подумаю, так дурно делается. Царь всея Рускалы — Горох — мужик не особо умный, но любящий всему учет вести, придумал, что каждому колдуну, любой ведьме прежде, чем чары творить на земле нашей, надо документ получить. Теперича выдают грамоту специальную, но прежде колдунам столичным надобно на вопросы ответить и талант свой явить. Вот этого я и боюсь больше остального. Не заладится что и все — прощай ворожба, второго шанса не дают.
— Да кому я нужна? — нервно задышала я. — Зачем мне та грамота? Домовуху патрули проверять не станут — посмеются только. За крынку сметаны, сотворенную без документа, авось в темницы не упекут.
— Много ты понимаешь! — покачала головой тетушка. — Государь у нас, конечно, тот еще выдумщик, но раз законом велено, то должно грамоту тебе получить. Отказываться не вздумай!
— Да что же это?! — Попытки отмахнуться от предложения выходили совсем худо. — Без знаний, по просьбе чьей-то!
— Кто сказал, что без знаний? — удивился мужик. — Мое дело маленькое — попросить, чтобы вписали имя среди прочих, кто в этот день грамоты получать станет. Можно, конечно, и в обыкновенном порядке, но тогда раньше следующего лета даже не надейся.
— Не слушай ты ее! — стукнула кулаком по столу знахарка. — Прибудет в Первоград к следующей шестице. Запиши — Василиса Дивляновна из Косиселья.
— Договорились, — встав из-за стола, гость легонько поклонился Фекле. — Жду у царских палат утречком в назначенный день.
Вот чую, и замуж меня так же отдадут первому встречному. Зла не хватает! Я до сих пор шепоток на огонь и шепоток на квашенье капусты путаю, а они меня в столицу грамоту получать собрали! Только платочком у окошка не машет тетушка, а так вид у нее, словно я поехала уже.
Когда дверь избы закрылась за гостем, сурово сдвинула брови и уставилась на тетку в ожидании объяснений.
— Чего смотришь, Василиса Дивляновна? — Фекла принялась убирать со стола. — Грамоту получишь — считай, краюшка хлеба есть. На замужество надеяться не надо. Жизнь — она по-разному повернуть бока может, а то и помять. Погляди, как Рускалу развернуло нынче. Горох что ни день — новые указы выдумывает один краше другого. Скоро нечисть заставит документы получать, помяни мое слово. А я же не вечная, а тебе самой как-то надобно будет…
Словно морок с глаз упал. Глянула на тетушку и дышать перестала. До сих пор она казалась мне такой же молодой, румяной, как в детстве. На самом деле моя родненькая заметно осунулась, угловатое лицо съедали глубокие морщины, веки потяжелели, скрывая добрые синие, что летнее небо, глаза.
— Завтра утречком в дорожку отправляйся, — смахнув травяную пыль со столешницы, Фекла села напротив.
— Зачем завтра-то? Седмица впереди еще. Через пару дней и отправлюсь.
— На столицу посмотришь, себя покажешь. Да и мало ли какая оказия в пути, пусть лучше с запасом времени будет.
— Пойду, схожу, — буркнула я, недовольная планами тетушки.
— Это куда собралась? — в голос Феклы вернулась строгость. — В кузницу опять? Ох и дала мне речка доченьку, — запричитала она. — Он тебя замуж не звал, любимой не называл, а ты все бегаешь и бегаешь.
— Это пока не звал, не называл, — я игриво вздернула бровь. — Сердцем чую — в нем мое счастье.
— Васенька, — тетка попыталась лаской донести до моей головы слова, — ты сердце-то слушай, да не заслушивайся. Яр — парень неплохой, но голова буйная. Нет в нем надежности никакой.
— А мне спокойный зачем? — обойдя стол, обняла тетушку за плечи. — Со скуки помереть разве что.
Пиная подол сарафана, а заодно и камешки на дороге, шагала к Косисельской кузнице. Высоченное голубое небо над головой делало избушки соседей совсем маленькими, словно игрушечными. Березы перешептывались с осинами на ветру, повсюду раздавались людские голоса и детские хохотки. Если не знать, что народ в Косиселье завистливый и не особо-то добрый, можно подумать, что наше село — вполне подходящее место для жизни. Нет, если и есть тут кто душой близкий мне, так это тетушка Фекла да Ярка. Только они меж собой не поладили — прямо беда какая-то.
У нашего кузнеца судьба непростая. Сам он из Горок — здоровенная деревня под Первоградом, но сюда его отослали родители лет так в тринадцать. Мечтал Яр обучиться колдовскому делу — не вышло. В нем таланта чародейского еще меньше, чем во мне — значит, нет совсем. Потратились мать с отцом на обучение сына знатно, колдунам да ведьмам еле успевали деньги отсыпать — без толку. Подросток с таким положение дел мириться не хотел: хорохорился, ерепенился и бунтовал. Устав от выходок сына, отец Ярки отправил его в Косиселье к родному деду, который здесь раньше в кузнецах ходил. Обучил дед внука, а после смерти завещал в кузнице трудиться, не бросать село. Так вот и работает Ярушка, последнюю волю родственника исполняя.
Мы с ним сразу сдружились. У меня-то с подругами не особо получалось. Здешние девки все как на подбор наливные, румяные, белокожие да светловолосые. В этих краях Рускалы других и не сыскать, а я словно чужачка: коса черная, глаза, что угли остывшие. Девиц ведь за что любят? За косу длинную да за тело сдобное. Не скажу, что тощая, словно былинка, но пышностью не похвастать, еще и ростом не вышла — чужачка и есть чужачка. Дразнили меня, головешкой обзывали и с собой играть никогда не звали. А как подросла, мои сверстницы женихами обзавелись, а я вот с Яром подружилась.
Со временем чувства к другу одолели, может, влюбилась даже. Хорош Яр — задорный, веселый, удалой молодец. А красивый какой! Волосы до плеч льняные, косая сажень в плечах. Руки… ох, Яркины ладони — в них молот кузнечный игрушкой кажется. В глазах серые тучи ходят: век бы глядела, взгляда не сводила. Ну как в такого не влюбиться? Вот и Косисельские девицы хороводы за ним водили, только кузнец на них внимания особого не обращал. Говорил, мол, здешние бабы, что змеи в клубке извиваются. Зато я другая, вот Яр со мной и дружит. Так то! Вот им всем — «головешка»!
Сунув голову в приоткрытую дверь кузницы, мигом вспотела. Горн Ярка растопил так, что можно доставать веники и париться. Сам кузнец, сморщившись от натуги, бил молотом по наковальне, являя миру очередное творение. Со лба катились ручейки пота, раскраснелись молодецкие щеки, заиграло тело силушкой.
— Яр, пойдем на улицу! — старалась перекричать лязг металла.
Углядев меня в двери, друг выкинул молот, будто ненавистен ему инструмент, и, утираясь краем рубахи, зашагал к выходу.