— Оттого им сносу нет? — он поднес зачарованную щепочку к носу.
— Ага, — зевнув, прошлепала к столу, где стояла кружка с остывшим отваром. — Чего бродишь?
— Не идет сон, ворочался.
— Отвару хлебни, — я протянула кружку молодцу.
— Нет уж, благодарствую, траву басурманская кровь не терпит. Если бы шепоток какой.
— Есть такой, — шлепая босыми ногами, отправилась в комнату за книгой.
У тетушки было хорошее заклинание для сна. Фекла его показывала, но никак руки не доходили потренироваться на ком-то, а тут такой случай. Плюнула на палец и зашуршала страницами.
— Из-за этой книжки охотник приходил? — Соловей сощурил и без того узкие глаза.
— Из-за нее, — остановилась я.
— Расскажи, что в ней такого? Охраняю тебя сам не знаю от чего.
Раз уж Малуша сказала, мол, и Соловья касается, можно рассказать. Тем более и правда стережет домовуху, не подозревая, чем может обернуться ночка в нашей избе.
Выслушав, молодец не схватил в охапку шапку с тулупом, не бросился из дома, что ошпаренный. Наоборот, он с интересом заглянул мне в глаза, будто пытаясь найти ответ на какой-то вопрос.
— Слушай, Василиса, — голос разбойника сделался вкрадчивым, — неужто самой никогда не хотелось заклятье Вечности прочитать?
— Не хотелось, — оторопела я.
В голову не приходило о таком думать. Может, занята другими мыслями была, а может, довольна тем, что имею. Потерять Ярку, променять любовь на колдовскую силу… Сделаться настоящим чудищем без души и сердца — нет уж!
— А мужа твоего не тянет? — не унимался Соловей.
— Да что ты пристал?! — взбеленилась я и, позабыв о шепотке на сон, неуклюже затрясла сумкой, пытаясь спрятать книгу обратно.
— Ну, прости, — принялся оправдываться молодец, — но даже мне интересно стало: как это — обладать великой силой.
— Как-как?! Никак! Ты о себе прежнем и не вспомнишь, душу чернота заполонит…
Попытки справиться с сумкой провалились. Разозлившись, в сердцах тряхнула ее, и по полу покатился перстенек. После разговора с Малушей спрятала подарок Бессмертного, чтобы Ярушке на глаза не попался. Добро, что пока носила, не заметил. Не хватало еще милому объяснять, откуда он у меня и зачем приняла дорогое украшение.
— Знакомая вещица, — Соловей поднял перстень. — Кощеев?
— Откуда знаешь?
— Когда-то был и у меня перстенек этот, — разбойник протянул мне драгоценность. — С Кощеем знаком, дружим мы.
— Кого ни встречу, все с ним дружбу водят. Не гляди, что злодей.
— Так и друзья его не тихая вода, — улыбнулся парень. — Все мы, Василиса, в глазах закона государственного — преступники. Али не заметила?
Ответа не нашлось. В последнее время мое представление о добре и зле пошатнулось, подкосилось и с ног повалилось. Сказки рассказывали о победе чистых сердцем людей над силой черной, а на деле… За одним столом с той силой ем, помощь принимаю и плохого пока не видала.
— Попроси Кощея помочь с книжкой. Он колдун древний, придумает чего…
— Спать ложись, — сунув книгу и перстень в сумку, отправилась в комнату.
— Васенька, а оберег от медведей? — Ярка заливал воду во фляжку.
— И оберег, и рубаху, и пирогов… — задумчиво глядела в сундук, соображая, что бы еще положить милому в дорогу.
Зиму пережили потихоньку. Ярушка в кузнице обжился, а уж как люди тому обрадовались — не передать. Поначалу чуть не ночевал в кузнице — столько работы навалилось. В Глухомани принято рассчитываться за любую работу кто чем может. С легкой руки односельчан наша полупустая изба быстро обросла кучей барахла — то ли радоваться, то ли выкинуть половину. Свой вклад в захламление дома я тоже внесла. Как помогла соседям с дровами в морозы, так и пошли ко мне люди — кому домового присмирить, кому воды в баньку справить. Одежи теперича целый сундук — еле закрывается.
— Добро собираться, — Яр с улыбкой взял меня за плечи. — Пора в путь-дорожку. Немир, поди, заждался у ворот.
Зельный круг Малуши работал на славу, к селу не то что охотник, самый худой черт носа не казал. К концу зимы ведьма разрешила людям из села выезжать, хоть и нечасто.
— В Торгограде шибко-то по сторонам не глазей. Поговаривают, там девицы заморские…
— Мы коней для пахоты едем выбирать, а не на девиц смотреть, — жесткая щетина легонько царапнула мою щеку.
Борода Ярке очень даже шла, до того никогда не носил, а тут вздумал чего-то. Льняного цвета, как и волосы, густая — она прибавляла молодцу пару лет, а то и больше. От того Яр выглядел серьезнее: эдакий кузнец-молодец усатый да бородатый. Как повяжет фартук, возьмет в руки молот — глаз не отвести.
— Кружка на столе, — на ухо сказал друг и, взяв сумку, отправился за порог.
Та самая кружка, в которую Ярушка мне нашептывал то, что вслух сказать стеснялся. Красивых слов он говорить не умеет, оттого речи из посудины — нескладные обычно — еще дороже кажутся.
«Как пахота закончится — свадебку сыграем». Сердце быстро-быстро заколотилось, в руках захолодело. Кузнец и есть кузнец. Ни поцелуя не дождалась, ни в чувствах не признались, а уже за свадебку… Да и как жениться-то, когда вся округа нас без того мужем и женой считает? К н и г о е д . нет
— Уехали? — Соловей сунул нос в приоткрытую дверь.
— Уехали, — хмурая, с кружкой в руке, буркнула я.
— Ну, хозяйка, давай пирогов с вишней, — осмелев, разбойник вошел в горницу.
Молодец повадился при любом удобном случае — когда Яра нет дома — захаживать на стряпню. С кузнецом он встречаться не любил — Яр его не жаловал, а вот пироги мои разбойнику шибко по сердцу пришлись. Нет, я не против гостей и накормить в радость, но друг закипал, узнав, что Соловей снова заглядывал к нам…
— Ты бы приходил, когда муж дома.
— Ага, — ухмыльнулся черноволосый парень, — чтобы он меня в подкову согнул. А ты чего хмурая такая?
— Ничего не хмурая.
— Гляжу, пироги-то с мухоморами в лучшем случае.
Отвечать не хотелось. Видела, что парень старается подбодрить, как умеет, но уж шибко укусили слова Яра из кружки. Сделал, называется предложение, замуж позвал…
— Шутить я никогда толком не умел, — Соловей растерянно пожал плечами, — но грусть твою унять могу.
Как я жила без такого друга как Соловей-разбойник? Скучно, по-серенькому. Его способ развеять все печали оказался «увлекательным» и, конечно, шел против всех правил. Вздумалось разбойнику подсобить селянам перед пахотой. Поля на весеннем солнце греются, от снегов избавляются, а как подсохнет землица, так пойдут плуги борозды оставлять. Да вот беда — зимой лютой кони пахарские померзли насмерть. Хорошо, ежели на одну голову в Торгограде денег хватит, а пахота — конца и края не видать.
— Малуша углядит — худо будет. Ей точно не по нраву придется, что мы без разрешения ушли, — тряслась, что заяц, выглядывая из-за угла амбара.
— Не боись, — Соловей и не думал волноваться, — главное — успеть к месту вовремя.
— Ох, жила себе честно девятнадцать лет, а тут в разбойницы подалась.
— Не хочешь — не ходи, я не заставляю.
Вопреки совести — очень хотела пойти с Соловьем грабить честных купцов. Дело недоброе, но сидеть дома еще хуже. Радоваться надо — милый замуж позвал, а во мне злость вместо счастья клокочет.
— Пойдем, — разбойник потянул меня за руку.
Весеннее солнце разошлось по-летнему. Шерстяная рубаха липла к телу, из-под плотного платка по щеке поползла капелька пота. Ветер разносил ароматы весны: мокрой земли да талого снега.
Как только выскользнули за ворота Глухомани, в душе появилось мерзкое, липкое чувство. Дело даже не в том, что разбойник вел нас к тракту, где совсем скоро пройдут купцы с десятком коней из заморских земель… Тяжесть нарастала с каждым шагом. Хотелось немедленно развернуться и бегом кинуться домой.
— Стой, Соловей! — я дернула с головы платок, и ветер окутал прохладой голову.
— Глянь на солнце, опоздаем.