— Ешь, барабанщик!
РАЧЬЯ СВАДЬБА
Грачонок сидит на ветке у пруда. По воде плывет сухой листок, в нем улитка.
— Куда ты, тетенька, плывешь? — кричит ей грачонок.
— На тот берег, милый, к раку на свадьбу.
— Ну, ладно, плыви.
Бежит по воде паучок на длинных ножках, станет, огребнется и дальше пролетит.
— А ты куда?
Увидал паучок у грачонка желтый рот, испугался.
— Не трогай меня, я — колдун, бегу к раку на свадьбу.
Из воды головастик высунул рот, шевелит губами.
— А ты куда, головастик?
— Дышу, чай, видишь, сейчас в лягушку хочу обратиться, поскачу к раку на свадьбу.
Трещит, летит над водой зеленая стрекоза.
— А ты куда, стрекоза?
— Плясать лечу, грачонок, к раку на свадьбу…
«Ах ты, штука какая, — думает грачонок, — все туда торопятся».
Жужжит пчела.
— И ты, пчела, к раку?
— К раку, — ворчит пчела, — пить мед да брагу.
Плывет красноперый окунь, и взмолился ему грачонок:
— Возьми меня к раку, красноперый, летать я еще не мастер, возьми меня на спину.
— Да ведь тебя не звали, дуралей.
— Все равно, глазком поглядеть…
— Ладно, — сказал окунь, высунул из воды крутую спину, грачонок прыгнул на него, — поплыли.
А у того берега на кочке справлял свадьбу старый рак. Рачиха и рачата шевелили усищами, глядели глазищами, щелкали клешнями, как ножницами.
Ползала по кочке улитка, со всеми шепталась — сплетничала.
Паучок забавлялся — лапкой сено косил. Радужными крылышками трещала стрекоза, радовалась, что она такая красивая, что все ее любят.
Лягушка надула живот, пела песни. Плясали три пескарика и ерш.
Рак-жених держал невесту за усище, кормил ее мухой.
— Скушай, — говорил жених.
— Не смею, — отвечала невеста, — дяденьки моего жду окуня…
Стрекоза закричала:
— Окунь, окунь плывет, да какой он страшный с крыльями.
Обернулись гости… По зеленой воде что есть духу мчался окунь, а на нем сидело чудище черное и крылатое с желтым ртом.
Что тут началось… Жених бросил невесту, дав воду; за ним — раки, лягушка, ерш да пескарики; паучок обмер, лег на спинку; затрещала стрекоза, насилу улетела.
Подплывает окунь — пусто на кочке, один паучок лежит и тот, как мертвый…
Скинул окунь грачонка на кочку, ругается:
— Ну, что ты, дуралей, наделал… Недаром тебя, дуралея, и звать-то не хотели…
Еще шире разинул грачонок желтый рот, да так и остался — дурак дураком на весь век.
ПОРТОЧКИ
Жили-были три бедовых внучонка: Лешка, Фомка и Нил. На всех троих одни только порточки приходились, синенькие, да и те были с трухлявой ширинкой.
Поделить их — не поделишь и надеть неудобно — из ширинки рубашка заячьим ухом торчит.
Без порточек горе: либо муха под коленку укусит, либо ребятишки стегнут хворостиной, да так ловко, — до вечера не отчешешь битое место.
Сидят на лавке Лешка, Фомка и Нил и плачут, а порточки у двери на гвоздике висят.
Приходит черный таракан и говорит мальчишкам:
— Мы, тараканы, всегда без порточек ходим, идите жить с нами.
Отвечает ему старший — Нил:
— У вас, тараканов, зато усы есть, а у нас нет, не пойдем жить с вами.
Прибегает мышка.
— Мы, — говорит, — то же самое без порточек обходимся, идите с нами жить, с мышами.
Отвечает ей средний — Фомка:
— Вас, мышей, кот ест, не пойдем к мышам.
Приходит рыжий бык; рогатую голову в окно всунул и говорит:
— И я без порток хожу, идите жить со мной.
— Тебя, бык, сеном кормят — разве это еда? Не пойдем к тебе жить, отвечает младший — Лешка.
Сидят они трое, Лешка, Фомка и Нил, кулаками трут глаза и ревут. А порточки соскочили с гвоздика и сказали с поклоном:
— Нам, трухлявым, с такими привередниками водиться не приходится, да шмыг в сени, а из сеней за ворота, а из ворот на гумно, да через речку — поминай как звали.
Покаялись тогда Лешка, Фомка и Нил, стали прощенья у таракана, у мыша да у быка просить.
Бык простил, дал им старый хвост — мух отгонять. Мышь простила, сахару принесла — ребятишкам давать, чтоб не очень больно хворостиной стегали. А черный таракан долго не прощал, потом все-таки отмяк и научил тараканьей мудрости:
— Хоть одни и трухлявые, а все-таки порточки.
МУРАВЕЙ
Ползет муравей, волокет соломину.
А ползти муравью через грязь, топь да мохнатые кочки; где вброд, где соломину с края на край переметнет да по ней и переберется.
Устал муравей, на ногах грязища — пудовики, усы измочил. А над болотом туман стелется, густой, непролазный — зги не видно.
Сбился муравей с дороги и стал из стороны в сторону метаться — светляка искать…
— Светлячок, светлячок, зажги фонарик.
А светлячку самому впору ложись — помирай, — ног-то нет, на брюхе ползти не спорно.
— Не поспею я за тобой, — охает светлячок, — мне бы в колокольчик залезть, ты уж без меня обойдись.
Нашел колокольчик, заполз в него светлячок, зажег фонарик, колокольчик просвечивает, светлячок очень доволен.
Рассердился муравей, стал у колокольчика стебель грызть.
А светлячок перегнулся через край, посмотрел и принялся звонить в колокольчик.
И сбежались на звон да на свет звери: жуки водяные, ужишки, комары да мышки, бабочки-полуношницы. Повели топить муравья в непролазные грязи.
Муравей плачет, упрашивает:
— Не торопите меня, я вам муравьиного вина дам.
— Ладно.
Достали звери сухой лист, нацедил муравей туда вина; пьют звери, похваливают.
Охмелели, вприсядку пустились. А муравей — бежать.
Подняли звери пискотню, шум да звон и разбудили старую летучую мышь. Спала она под балконной крышей, кверху ногами. Вытянула ухо, сорвалась, нырнула из темени к светлому колокольчику, прикрыла зверей крыльями да всех и съела.
Вот что случилось темною ночью, после дождя, в топучих болотах, посреди клумбы, около балкона.
ПЕТУШКИ
На избушке бабы-яги, на деревянной ставне, вырезаны девять петушков. Красные головки, крылышки золотые.
Настанет ночь, проснутся в лесу древяницы и кикиморы, примутся ухать да возиться, и захочется петушкам тоже ноги поразмять.
Соскочат со ставни в сырую траву, нагнут шейки забегают. Щиплют траву, дикие ягоды. Леший попадется, и лешего за пятку ущипнут.
Шорох, беготня по лесу. А на заре вихрем примчится баба-яга на ступе с трещиной и крикнет петушкам:
— На место, бездельники!
Не смеют ослушаться петушки и, хоть не хочется, — прыгают в ставню и делаются деревянными, как были.
Но раз на заре не явилась баба-яга — ступа дорогой в болоте завязла.
Радехоньки петушки; побежали на чистую кулижку, взлетели на сосну. Взлетели и ахнули.
Дивное диво! Алой полосой над лесом горит небо, разгорается; бегает ветер по листикам; садится роса.
А красная полоса разливается, яснеет. И вот выкатило огненное солнце.
В лесу светло, птицы поют, и шумят, шумят листья на деревах.
У петушков дух захватило. Хлопнули они золотыми крылышками и запели кукареку! С радости.
А потом полетели за дремучий лес на чистое поле, подальше от бабы-яги.
И с тех пор на заре просыпаются петушки и кукуречут.
— Кукуреку, пропала баба-яга, солнце идет!
МЕРИН
Жил у старика на дворе сивый мерин, хороший, толстый, губа нижняя лопатой, а хвост лучше и не надо, как труба, во всей деревне такого хвоста не было.
Не наглядится старик на сивого, все похваливает. Раз ночью пронюхал мерин, что овес на гумне молотили, пошел туда, и напали на мерина десять волков, поймали, хвост ему отъели, — мерин брыкался, брыкался, отбрыкался, ускакал домой без хвоста.