Когда же дело снова пошло к осени и выросла капуста, а жене надобно было рубить её и позаботиться об убое скота, у неё не оказалось ни доски для рубки капусты и мяса, ни даже корытца. Попросила она тогда мужа взять топор, подняться в горы и срубить высокую сосну; что росла у болота по дороге на сетер. Сосна, мол, нужна ей, чтобы вырезать корытце.
— Сдается мне, жена, ты не в своем уме, — ответил муж. — Неужто я должен срубить лучшее дерево в строевом лесу, чтобы сделать из него корытце? Да и как мне притащить его домой с горы в эту пору? Ведь оно такое громадное, что ни одной лошади это не под силу?!
Она, однако, продолжала просить мужа. Когда же он все равно не захотел идти, она взяла топор, поднялась в горы, срубила в лесу сосну и притащила её домой на плечах. Увидел это муж и так перепугался, что никогда больше не смел ей перечить или поступать против её воли. И с той поры никакого разлада между ними не было.
Вот такая история. Каким сильным и грубым человеком был мой дед, вы, наверняка, слышали. Моего брата, помещика, вы знаете, — не то угрожающе, не то шутливо сказала она. — Можете представить себе, что вас ожидает, если вы всерьез причините мне зло.
— Ты не собираешься ли остаться тут, Мари? — спросили мальчики; с совершенно синими от черники губами они появились у дверей с огромными охапками кустиков черники в руках. — Дождь уже давно прошел, пошли!
Мы поднялись; пышный нарост листвы, мха и лишайника, покрывавший сырые бревна стен, освеженный дождем, переливался на сияющем солнечном свету. На лесном приволье все растения и птицы сияли от радости. Перловник и линнея источали потоки благоухания, а ели струили на нас свой аромат. Лес был полон птичьим пением; на верхушке каждого дерева сидел певчий дрозд, насмехаясь над моей любовью, крапивник и королек желтоголовый пели наперебой, радуясь своему счастью; и лишь одна одинокая малиновка жаловалась среди густых-прегустых ветвей.
Пока мы шли густым лесом, спускаясь вниз по откосу, весь уезд Эвре — Ромерике [30] лежал перед нами залитый солнцем; над западными грядами гор, словно серая вуаль, висела еще пелена дождя, но к северу небо было таким чистым и ясным. Гора Мистбергет, любимица здешней округи, словно синеватый купол, вздымала свой свод, и мы видели холмы, леса, церкви и усадьбы, а мальчики отчетливо различали красное здание конюшни у себя дома в усадьбе. Мы быстро спускались вниз. Мари бежала наперегонки с мальчиками. Я не спеша брел сзади, меланхолично взирая на безводный ландшафт и утоляя жажду сочной черникой. Мы были уже недалеко от последнего перегона. Но когда мы подошли к приусадебному огороженному пастбищу, полуденное солнце, паляще-жаркое, стало так припекать, что выдержать было невозможно. Мари уселась в траву под старым дубом, а мы последовали её примеру. Внезапно внизу под нами всколыхнулся поток звуков. Мари удивленно прислушивалась, не сводя глаз со свода темных тенистых крон, словно ожидая узреть всех крылатых певцов леса.
Я узнал эти звуки. Они принадлежали редкому гостю в здешней округе; концерт давал нам желтогрудый певец. Он был в самом лучшем своем настроении. Он громко кричал, как сокол, и тихонько напевал, как чиж. Он одаривал нас трелями жаворонка, он пел, как скворец, и щебетал, как ласточка; он знал, как поет певчий дрозд и все пеночки-веснички. То было настоящее попурри из птичьих песен, ликующее и страдающее.
— Слышите? — воскликнула Мари, вскочив на ноги и танцуя вокруг дерева. — Когда я слышу эти звуки, во мне просыпается хульдра. Я чувствую, что мой дом здесь, точно так же, как ваш дом — в городе, с его книгами, комедиями и шарманками!
ВЕЧЕР В СОСЕДСКОЙ УСАДЬБЕ
Когда наблюдаешь жизнь и спешку, царящие теперь на улицах Кристианин [31], едва ли поверишь, что совсем недалеко ушло то время, когда частенько на здешних улицах днем было тихо, как в церкви. В те времена, тридцать — сорок лет тому назад[32], бывало, редко увидишь такое движение в самые оживленные ярмарочные дни, как теперь ежедневно видишь на рыночной площади или в других самых многолюдных местах прогулок горожан.
На той улице, где я бегал ребенком, меж камнями росла свежая, зеленая трава. Там чванливо расхаживали на свободе и клевали корм куры. Пономарь мог по полдня стоять, приоткрыв окно и справляясь у служанок о здоровье их хозяев или выслушивая, что они ели на обед. Нередко тишина прерывалась грохотом экипажа. Посреди улицы, в сточной канаве у самого тротуара, плескались утки, не подозревая, что на свете есть сторож и арестанты в ратуше; а ястреб отважно охотился на их утят. Да, согласно достоверному преданию, дело зашло так далеко, что ястреб однажды покусился на очень важное духовное лицо — вцепился в парик старого пробста [33] Лумхольца, который без шляпы, заложив руки за спину, совершал свою обычную послеобеденную прогулку, облаченный в широкополую жемчужно-серую рясу со стальными пуговицами, в черные панталоны до колен и башмаки с серебряными пряжками.
30
Ромерике — часть фюльке Акерсхюс, расположенная к северу и востоку от Осло. Делится на Недре (Нижнее) и Эвре (Верхнее) Ромерике.
31
Кристиания (заложена в 1624 г.) — старое название (до 1925 г.) нынешней столицы Норвегии Осло.
33
Пробст — духовное лицо при соборном капитуле, принадлежащее к римско-католической церкви; старший священник.