И вот очутилась вся артель посреди открытого моря на перевернутой лодке, и помощи ждать неоткуда.
Горькие попреки посыпались на Йу со всех сторон за то, что по его совету все на верную гибель пошли.
А уж как стемнело, стали рыбаки коченеть, хватка в руках ослабла, и вот одного за другим всех смыло волнами в воду.
До самого конца, пока не смыло последнего, слушал Йу жалобные крики, что он всех погубил, рыбацких жен и детишек без кормильцев оставил.
Но Йу решил все-таки держаться сколько сможет, — все равно никому пользы не будет, если он тоже отпустит лодку и потонет в морской пучине.
Поэтому он покрепче оседлал перевернутый киль и, не чуя ни рук, ни ног, держался за него мертвой хваткой.
Иногда среди ночного мрака буря доносила к нему голоса товарищей с других лодок.
«И у тех остались дома жены и ребятишки, — думал парень. — Знать, у них тоже нашелся какой-нибудь Йу, которого они теперь клянут».
Между тем лодку подхватило и понесло морское течение, а на рассвете парень чуть не свалился от сильного толчка — это волны прилива выбросили лодку на берег, и она застряла в песке.
И вот, еще не веря в свое спасение, Йу слез и ощутил под ногами твердую землю.
Но там, где его прибило, куда ни глянь, раскинулось только свинцовое море да белые снега.
Долго искал Йу глазами, поворачиваясь на все стороны, и вдруг увидел дымок под горою, который поднимался над землянкой лопаря; кое-как он до неё дотащился.
Хозяин землянки был дряхлый старик; закутанный в шубу, он неподвижно сидел на куче теплой золы и что-то там бормотал себе под нос, на слова не откликался и по-людски не разговаривал.
У входа в землянку роились большие золотистые шмели, они перелетали через порог и вились над снегом, как будто стояло жаркое лето; в землянке со стариком никого не было, кроме молоденькой девушки. Внуки его пасли оленей и кочевали со стадами по тундре, а девушку оставили дома присматривать за дедом, она топила очаг и стряпала еду, чтобы старик не замерз и не помер с голоду.
Парня впустили в дом, дали обсушиться и уложили отдыхать. Саймка хлопотала вокруг него и не знала, как бы получше угодить гостю; она напоила его оленьим молоком, положила ему в миску вкусную мозговую кость, а спать уложила на меховую подстилку из черно-бурых лисиц.
Тепло и уютно показалось парню в курной землянке. Однако же, подремывая на мягком ложе, он сквозь сон увидел такие чудеса, что глазам своим не верил и не знал, спит ли он или ему это наяву блазнится.
Вот лопарь стал на пороге и пересчитал своих оленей, хотя стадо паслось далеко в тундре. Старик отводил волков и заговаривал медведя. Потом развязал кожаный мешок, а оттуда как завоет да как засвистит? Зола взметнулась вверх и тучей закружилась по землянке. А когда все стихло, налетели шмели, опустились на старикову шубу и заползли в мех, а лопарь бормотал и напевал себе под нос колдовские камлания, покачивая дряхлой головой.
Однако Йу не стал задумываться над лопарскими чудесами — другое было у него на уме.
Едва продрав глаза после сна, он сразу же отправился проведать свою лодку.
Она лежала на песке кверху днищем — будто и не лодка, а так себе посудина, вроде бабьего корыта, — и волны лизали её бока.
Йу вытянул лодку из прибоя на сушу, чтобы при отливе её не снесло в море.
Но он еще долго не уходил, пока не рассмотрел её хорошенько со всех сторон, чтобы разобраться, как она сделана. Йу понял, что ничего хуже нельзя было смастерить даже нарочно. Можно было подумать, что её построили не затем, чтобы плавать, а только чтобы воду черпать. Нос был что у свиной лоханки, такой только и годится, чтобы колом ухнуть в воду, и днище было того не лучше — плоское, как гробовая доска.
Все тут никуда не годилось, все надо было делать иначе, чтобы лодка стала пригодной для мореходства.
Нос надо было поднять на одну или на две планки выше и сделать его острее, чтобы разрезал волны, а по бокам округлить, чтобы вода его легко обтекала, тогда лодка станет послушнее и не развернется бортом к волне.
Вот о чем Йу думал непрестанно и днем, и ночью. И только вечером он ненадолго отвлекался от своих мыслей, беседуя с молодой лопаркой.
Скоро Йу заметил, что Саймка в него влюбилась. Она всюду ходила за ним по пятам и провожала печальным взглядом, когда он отправлялся на берег моря, — знать, поняла, что у него одна мысль на уме — как бы поскорее воротиться домой.
Старый лопарь все сидел в куче золы, и вокруг его шубы клубился пар и ходили тучи дыма.
А кареглазая Саймка исподтишка так и ела глазами гостя и заманивала его умильными взглядами и ласковыми словами, которые без умолку сыпались у неё с языка, стоило старику только отвернуться; наконец она увела парня в темный угол, чтобы старик не услышал, о чем они будут говорить.