Дворник Феликс растерянно вертит головой: что? Где? И наконец замечает радужный луч, соединяющий один из балконов трехэтажного желтого дома с затянутым тучами небом.
– Ух ты! А это что?
– Велика вероятность, что на том балконе недавно стоял художник. Или поэт. Или просто человек, способный испытывать подлинное вдохновение – такое, что помогает на краткий миг забыть о себе и вспомнить… ну, в общем, тоже себя – настоящего. Можно сказать и так. Такие мгновения надолго оставляют следы, не обязательно радужные, но всегда устремленные в небо. Смотри внимательно, когда будешь идти домой. Много чего увидишь.
Дворник Феликс восхищенно качает головой.
– Ну и дела!
Похоже, он не особо надеялся, что к способности видеть дополнительный мусор прилагаются какие-то приятные бонусы. Я его понимаю. Сам тоже не ахти какой оптимист.
– И что теперь делать с мусором? – спрашивает дворник Феликс, растерянно пиная ногой наполненный нами мешок.
Со стороны это, конечно, выглядит так, словно мешок просто надулся от ветра, но почему-то не улетает. Ничего из ряда вон выходящего. Впрочем, на нас все равно никто не обращает внимания. Взрослые сидят на лавках, уткнувшись в гаджеты, дети с энтузиазмом носятся вокруг каменного кота, единственная старуха без смартфона кормит голубей. Никому нет дела до дворника Феликса, который топчется возле пустого мешка. И что он сам с собой вслух разговаривает, никому не кажется странным, к телефонным гарнитурам давным-давно все привыкли. Хорошие в этом смысле пришли времена.
– В идеале, – говорю я, – этот мусор надо бы сжечь. Но ты пока не умеешь, так что ладно, помогу. А если завтра вдруг выяснится, что ты его по-прежнему видишь, просто кидай мешок в мусорный бак; буду пробегать мимо – сожгу.
– А меня научите? – спрашивает дворник Феликс. – У меня договор до конца лета; потом, надеюсь, найду подработку получше. Но пока я работаю, пусть здесь будет чисто. Совсем чисто, я имею в виду. Не хочу, чтобы всякая пакость вокруг кота валялась, хоть и не видит никто.
Надо же, какой ответственный.
– Ладно, – говорю, – поживем – увидим. Может и научу. Как пойдет. А пока просто смотри.
Поднимаю с земли мешок, битком набитый невидимым мусором, незаметно кидаю в него временно присвоенное имя – какой из меня, к лешему, Атанас? – и превращаюсь в высокий, не до неба, конечно, но примерно до крыши трехэтажного дома костер. Дворник Феликс, бедняга, теперь небось будет думать, что для того, чтобы спалить собранную нами пакость, надо сгореть самому. Все к лучшему, размышления такого рода бывают чрезвычайно полезны юношам, обдумывающим житье. Если не испугается, шепну ему завтра же по секрету, что есть пара-тройка способов полегче. Просто очень уж я это дело люблю. Есть удовольствия более острые, чем сгореть, воспламенившись изнутри, но их буквально раз-два и обчелся. И не при детях, пожалуй. А их тут полно. И кстати одна девица, с виду примерно лет пяти, уставилась на меня, открыв рот.
– …Мама, – спрашивает она, – кто этот дяденька в красной одежде? Почему он танцует? Ему хорошо?
Женщина в белой куртке отрывается от телефона, оглядывается по сторонам – ты о ком? Не выдумывай ерунду. Но детские вопросы не должны оставаться без ответов, поэтому прежде чем развеяться пеплом и сразу проснуться дома, целым и невредимым, наконец-то больше не Атанасом, я успеваю крикнуть:
– Спасибо, что беспокоишься! Мне хорошо!