С устрашающей силой ударил мой друг, а своей целью выбрал единственную ногу, на которой стоял Фил. Бил он из-за плеча, по широкой дуге, и удар вышел хороший — размашистый и в то же время резкий, как в крокете.
— О! — только и смог сказать я, когда Фил, взмахнув напоследок костылями, обрушился спиной вниз со ступеней.
— Ну, подходим мы? — спросил Костян, подходя к лежащему. — Нормально?
— Что вы делаете, сволочи, — захрипел Фил, — что же вы делаете?
— А что? — спросил его я. — Что не так?
— И когда мы поедем на игру, — добавил Костя, — скоро?
— Никогда, — ответил нам Фил, — вы не умеете драться. Поняли меня, никогда! Он кое-как поднялся, подобрал костыли и, хромая на обе ноги, поплелся к выходу из парка.
— Но подожди, — пытался увещевать его Костян, — мы же…
— Нет уж, — не оборачиваясь процедил Фил, — это не для вас. Обойдемся.
— Брось ты его, — посоветовал я, — ну его. Сказал же, обойдутся без нас.
— Это мы ещё посмотрим! — ответил мне мой друг, и по его голосу я понял, что он не слишком доволен. — Это надо же! Он повернулся ко мне.
— Всё ты, блядь, виноват!
— Ни хуя себе, — удивился я. — Чем же это я провинился?
— А кто, — спросил меня Костян, — кто предложил дуплить его кольями?
— Я тебе скажу, кто, — отозвался я, глядя на Фила, почти добравшегося до ворот. — Вон кто. Он и предложил.
— Ладно, — признал Костян, — проехали.
— А как же Толкиен? — спросил я. — Теперь, наверное, не надо читать?
— Как знаешь, — ответил мне Костян, — но я думаю, надо. Не один же этот инвалид, подвернется еще кто-нибудь. Будем ждать.
Старуха и её макраме
«Прежде чем стать эльфом, следует перестать быть человеком. Без наркотиков эта задача совершенно неразрешима».
Прошла пара лет, но не нашлось никого, кто бы пожелал нам помочь. Сказки остались сказками, слухи слухами, а ролевые игры были также далеки от нас, как луна. Но луну мы видели часто, а игры продолжали быть скрыты от нас. Наш первоначальный интерес не угас — как костер, пищей которому служили чужие слова, он продолжал тлеть, ожидая своего часа. Временами, пробираясь в помещение секции фехтования за новой партией эспадонов и рапир заместо сломанных, я думал — когда же уже? Но время шло, и мы, следом за ним, не стояли на месте.
Толкиена мы прочитали, и это сказалось, но было и ещё кое-что: в озере наших интересов открылся ключ, вот только воды в нём не было. Мы начали запой, которому суждено было длиться всю ближайшую десятилетку — и этанол вобрал в себя, преломил и растворил всё, чего мы касались. Алкоголь стал для нас другом и защитником, ибо подлинно сказано: «Всё — ты, и ничего без тебя».
Спиртное вошло в нашу жизнь стремительно и мощно — словно распахнулись ворота рая, отпустившие на волю бешеный ветер и ослепительный свет. Еще вчера мы были просто увлекающимися детьми, но с сегодняшнего дня начали стремительно взрослеть. Начав пить, мы больше не останавливались, подобно стартовавшей стреле, для которой немыслимо поворотиться вспять и снова вернуться на тетиву.
Я до сих пор помню свой первый глоток спиртного — огненное причастие, навсегда изменившее трогательный мир моего детства. Словно кровь братства,[3] обещающая бессмертие, алкоголь стер наши прошлые жизни, взамен подарив нам по новой. Пройдя рубеж, мы стали смотреть на мир совсем другими глазами, впервые соприкоснувшись с новым для себя чувством — нестерпимой жаждой спиртного. А самые первые наши «алкогольные опыты» были такие.
Под Питером есть такой лагерь — «Зеркальный»,[4] второй по значению пионерский лагерь в стране после знаменитого «Артека». Это чудное место с обширными собственными традициями, где помимо «красных» смен вздумали проводить еще и «зеленые». На несколько таких смен ездили я и мой друг Костян, а также наши коллеги по биологическому кружку — Рыпаленко и Пушкарев. Это были так называемые «зимние смены», когда счастливые дети не только живут, но и «учатся» в лагере. На самой первой смене мы были еще слишком маленькие, чтобы воткнуться в расклад, но на следующий год Рыпаленко привез с собой пять банок сахарной браги. Именно она и заставила нас «проснуться и открыть глаза».
В Зеркальном даже «зеленая смена» не свободна от подозрительных зомбирующих традиций. Важнейшая из них — так называемое «вечернее отрядное дело», когда вожатый собирает отряд в темной рекреации и начинает усиленно промывать детям мозг. Сначала все садятся кружочком, а потом вожатый зажигает в центре свечку и начинает «гнать»:
3
Имеется в виду «становление» — глоток крови вампира, возносящий выпившего его в «вечную жизнь по ту сторону ночи».
4
Лагерь пионерского и комсомольского актива «Зеркальный». Расположен на берегу озера Зеркальное в Ленинградской области, в пяти километрах от одноименной станции Приморского направления. Второй по стране (после знаменитого Артека) лагерь по подготовке детского и юношеского комсостава — активистов пионерской и (в будущем) комсомольской организации. (Часть «пионерских» традиций сохранилась здесь даже после августовского путча, когда Пионерская Организация в нашей стране перестала существовать). В Зеркальном проводились два типа смен — «красные» и «зеленые». «Красная смена» проводится для так называемого «актива» — избранных членов пионерской организации, направленных в Зеркальный местечковыми Советами Дружин за «особые заслуги». Там их учили чтить заветы партии и помыкать сверстниками, причем проходило все это в удушающей атмосфере бесконечных собраний, «линеек» и «Ленинских маршей». «Красная смена» давала великолепную подготовку в плане психологии управления, учила правильно мотивировать товарищей и зубами рвать для себя высокое место в будущей «взрослой жизни». Те, кто с умом прошел через «красную смену», становились в ходе этого такими суками, что могли особенно не беспокоиться о собственном будущем. Зеркальный не зря считается «вторым лагерем по стране» — механизмы научения и контроля были поставлены там просто на недосягаемую высоту. В противоположность этому «зеленая смена» организовывалась не Пионерской Организацией, а отделом биологии городского Дворца Творчества Юных. Прибывшие на нее дети позиционировались перед руководством лагеря как «молодые ученые», из-за чего никаких линеек на «зеленой смене» в помине не было. «Зеленая смена» — рай по сравнению с «красной», проникнутой жесткой дисциплиной и на всю голову «уставной».