Ааз из тех редких людей, на которых страшно нападать даже с бейсбольной битой в руках. Массивный и коренастый, полжизни прозанимавшийся спортом — Ааз, кабы захотел, мог бы опиздюлить любого на нашей стоянке. Мы искренне благодарили господа (каждый своего), что Ааз от природы уравновешенный человек, а не такое же быдло и гопота, как мы сами. Но коньячный спирт сделал свое дело, и Ааз неожиданно перекинулся. Правда, сделал он это по своему — его “альтерэго” оказалось вовсе не злобным. Зато очень настойчивым.
— Саше пора спать, — в упор глядя на Эйва, заявил Ааз. — И сейчас я его уложу!
— С хуя ли? — справедливо возмутился Эйв. — На себя посмотри!
Но не тут-то было: если Ааз сказал, что уложит, значит, так тому и быть. Схватив Эйва за плечо, Ааз подсечкой опрокинул его на землю, ухватил за ремень и потащил ко входу в расположенную неподалеку палатку. Поначалу Эйв пытался сопротивляться, но Ааз мгновенно подавлял любые попытки бунта — спасибо хоть, что без особой жестокости.
Он и сам был порядочно пьян, из-за чего постоянно падал. Тогда ремень вырывался у него из рук, а Эйв получал свободу и пытался скрыться от Ааза на четвереньках. Но Ааз ловил его за ремень, подтягивал к себе и снова вставал. В конце концов Эйв догадался расстегнуть ремень, благодаря чему смог вывернуться у Ааза из рук.
— Тебе пора спать! — заорал Ааз, бросаясь в погоню. — А ну, иди сюда!
Пока они бегали, у костра решался очень важный вопрос. На дворе была ночь, а игры все еще не было. И не похоже было, чтобы ее собирались когда-нибудь начинать. Тогда обпившиеся спирта Боря с Кузьмичом вздумали обвинить нас с Эйвом в провале “великой миссии”. Они утверждали, что мы слишком грубо говорили с прибывшим ополчением, из-за чего мастера и свернули всю игру. И теперь все — костюмы, сабли и крепость — оказались совершенно бессмысленными.
Они не хотели слушать никаких возражений, более того, за короткое время убедили в своей “правоте” остальных. Результатом этого стало беспрецедентное требование, с которым обратились ко мне и к Эйву наши товарищи:
— Вы пойдете к мастерам и договоритесь, — заявил Барин, — чтобы завтра была игра! Вы все испортили, так теперь идите и поправляйте! И, обернувшись к коллективу, спросил:
— Хау, вожди?!
— Хау, — кивнули остальные. — Пускай проваливают! Хотим игру! Пришлось нам идти.
— Это, что ли? — спросил меня Эйв, когда мы едва ли не на ощупь выбрались на лесную поляну. — Тут?
— Не так я представлял себе мастерскую, — признался я. — А где же костер?
Костра не было, вместо него дымила куча какой-то трухи, от которой поднималось вверх густое облако едкого дыма. В темноте едва виднелись контуры нескольких палаток, но людей было не видать.
— Здесь мастерская? — спросил я. — Ау!
Мой вопрос остался без ответа. Тогда мы принялись проверять палатку за палаткой, покуда не вытащили из одной испуганного, трясущегося человека. Его фамилия была Карасев, и сначала он больше молчал. Но после небольшой встряски все же признался, что является одним из мастеров. Тогда я усадил его на пень, разжег принесенный с собой кусок плексигласа и воткнул его в землю. Неверный свет горящего пластика вырвал из темноты участок почвы, покрытой толстым слоем мха, трухлявый пень и осунувшееся лицо моего собеседника. Он смотрел на меня широко открытыми глазами, напряженно следя, как я опускаюсь на колени, хватаюсь руками за голову и начинаю выть:
— Господин, произошла трагическая ошибка! — причитал я, то и дело хватая Карасева за штаны. — Только ты способен нам помочь! Выслушай меня, владыка…
Сказать, что Карасев от этого охуел, значит ничего не сказать. Его словно приморозило к пню, а меня наоборот — с неудержимой силой понесло. Я был близок к перекидке, из-за чего искренне полагал: если я буду кататься по земле, выть и симулировать юродивового, мастера простят нас и наутро пустят на ролевую игру. Рассуждая подобным образом, я быстро пришел в состояние совершеннейшего исступления — рыдал, бился в конвульсиях и все время хватал Карасева за штаны, то и дело норовя поцеловать краешек его одеяний.
Я не называл его иначе, чем “владыка” и “господин”, каялся в грехах и обещал невообразимые вещи. Я клялся еще до утра исправить все, что мы испортили, совал Карасеву под нос наши костюмы и напоминал, что мастера сами приняли нашу заявку. Просил я при этом об одном — не бросать начатого и наутро все же сделать игру.
Мои смиренный вид, рыдания и вой постепенно сделали свое дело. Правда, не совсем то, на которое я рассчитывал. Они стали подобны воздуху, постепенно наполнявшему пустой мешок: чем больше я унижался, тем уверенней чувствовал себя расправивший плечи Карасев. Когда мы вытащили его из палатки, он напоминал трясущегося сморчка, но сейчас сидел гордо — так, словно у его ног я был на своем месте.
— Так как же, господин, мы можем рассчитывать на прощение? — уже в который раз спросил я. — И на то, что завтра будет игра?
— Посмотрим на ваше поведение, — ответил Карасев таким тоном, что мне сразу же стало ясно: говорить не о чем, никакой игры не будет. — Я подумаю!
До этого момента я полагал, что мы с Эйвом отправились в дорогу одни. И поскольку Эйв сидел неподалеку и был все время у меня на виду, я порядком удивился, когда кто-то вышел у меня из-за спины и ударил Карасева ботинком в лицо. Послышался глухой удар подошвы о кость, Карасев повалился назад, а тихий голос Дурмана отчетливо произнес:
— Полежи, подумай! Увидев такое, Эйв поднялся со своего места и объявил:
— Высокие стороны не договорились! Петрович, кончай кривляться — пора отсюда валить!
— Погоди, — попросил я. — Хочу кое-что сказать напоследок! Эй, господин! Вытащив Карасева на свет, я встряхнул его за шиворот и сказал: