Служанки в купальне выглядели примерно так же, но за работой носили только сорочки. Они купали меня каждое утро, и, признаюсь, я находила немалое удовольствие уже в том, сколько воды они на меня тратили. Вода была такой горячей, что от нее шел пар, и мне казалось, что она не только омывает мое тело, но и окутывает легкие. Раз уж мне приходилось жить здесь, я решила наслаждаться всем, чем могла.
Вторая половина дня нравилась мне гораздо меньше. Я могла гулять по саду, пока солнце не припекало слишком сильно или же когда оно клонилось к закату и начинали распускаться ночные цветы, но вскоре мне надоело смотреть на одни и те же статуи с их жуткими глазами, и на одни и те же фонтаны, хоть мне и нравилось их пение. На четвертый день, когда одна из служанок собиралась было оставить меня, я ухватила ее за подол.
– Пожалуйста, – обратилась я к ней просительным тоном, будто к своей матери, – не найдется ли какого-нибудь рукоделия, за которым я могла бы скоротать время? Дни тянутся так долго, а я не привыкла сидеть без дела.
Она колебалась, и я понимала, почему. Как супруге Ло-Мелхиина мне полагалось заведовать мастерскими, где женщины ткали и вышивали. Но, в то же время, мне нельзя было доверять ни острых инструментов, ни струн для ткацкого станка, чтобы я не вздумала наложить на себя руки. Оставалось только прядение. Пожалуй, я могла бы причинить какой-то вред веретеном, но если надломится острие, у меня в руках останется лишь глиняное пряслице. Тут я вспомнила, что здесь я не просто чья-то дочь, а королева, пусть и ненадолго.
– Я буду прясть, – объявила я, избавив служанку от необходимости принимать решение. – Это мое любимое занятие, и я бы не хотела потревожить работу ваших мастериц.
– Да, госпожа, – покорно ответила служанка и повела меня вглубь по коридору.
Как только мы вошли в мастерскую, все головы обернулись на меня и все разговоры стихли. В комнате было десятка два женщин, сидевших группами за разным рукоделием, но если бы одна из них сейчас уронила иглу, раздалось бы эхо. Служанка выглядела так, будто мечтала провалиться сквозь землю, но я держалась горделиво. Я подошла вслед за ней к стопкам свежевычесанной шерсти, и она протянула мне веретено, а потом села на свое место среди вышивальщиц.
Потребовалось какое-то время, чтобы мои пальцы вспомнили навык. Дома мне редко доводилось прясть – мне поручили вышивание, как только я стала соображать, насколько это ценная работа. К тому же наша шерсть была гораздо грубее. Моя мать могла получить нитки и потоньше, когда хотела, но их привозил отец, сами мы таких не делали. Руки у меня были обветренными и мозолистыми еще с тех времен, когда я пасла овец. Нитка цеплялась за мои грубые пальцы и путалась, так что мне снова и снова приходилось переделывать работу.
Мастерицы ничего не говорили, но я чувствовала, что они наблюдают за мной. Поначалу мне хотелось их внимания, хотелось, чтобы они помнили, кто я. Но они молча смотрели на меня и видели бедную деревенскую девчонку, которая и прясть-то толком не умеет, и мне захотелось, чтобы они перестали.
– Госпожа, – раздался голос у меня за плечом. Я обернулась и увидела пожилую женщину с узловатыми пальцами и доброй улыбкой. Она протянула мне пару мягких белых перчаток, и я взяла их, кивнув в знак благодарности.
– Пустыня рождает сильных, – сказала она. Это была старая присказка, которую отец любил повторять моим братьям, когда они жаловались на ветер, песок или непослушную скотину.
– И не нам роптать на шатры своего родителя, – закончила я, и она улыбнулась еще шире.
Она вернулась на свое место, а я снова взялась за веретено.
Теперь пряжа ровной нитью заструилась у меня под пальцами, кольцами ложась в корзину у моих ног. Я почувствовала, как остальные женщины вновь обратили взгляды к своей работе. Перестав на меня смотреть, они позабыли о моем присутствии и возобновили свои разговоры.
Моя мать рассказывала мне, что, когда она только вышла за нашего отца и он еще не накопил достаточно, чтобы обосноваться в деревне своего отца, они с матерью моей сестры странствовали вместе с ним. Им такая жизнь давалась тяжело. Помимо тягот постоянных переездов, им приходилось каждую ночь полагаться на гостеприимство жен и матерей других торговцев. Мужчины уважали нашего отца, видя в нем торговца, который сумеет хорошо поставить дело, но женщины смотрели на вещи иначе. Зачем он женился, если не был достаточно богат, чтобы обеспечить своим женам спокойное житье? И зачем он женился дважды?
И все же каждую ночь моя мать и мать моей сестры отправлялись в шатры чужих женщин и доставали свое рукоделие. Всегда находилась одежда, нуждавшаяся в починке, а иногда им доставалась и более тонкая работа, если торговля у отца шла удачно. Женщины смотрели на их работу, наблюдали, как они трудятся вместе, и понимали, что отец наш все-таки не глуп, равно как и его жены. Тогда женщины начинали беседовать друг с другом. От них наши матери узнавали об обычаях хозяев больше, чем отец мог себе представить.