Когда он приехал в нашу деревню, за себя я не боялась. Я давно привыкла жить в тени своей сестры-одногодки, которая была старше меня на десять месяцев. Она была красавицей. Я – довеском. До закона Ло-Мелхиина, до того, как ужас перед участью попасть на его брачное ложе распростерся над пустыней, словно иссыхающее плодовое дерево, отчаянно тянущее свои ветви к воде, я была уверена, что выйду замуж после сестры, скорее всего за родного или двоюродного брата ее суженого. Она была желанной добычей, но мысль о разлуке со мной претила ей, и все в деревне знали, что мы – парный товар. Младшей женой в ее доме я бы не стала – слишком важным человеком был мой отец, – но меня выдали бы за человека ниже по положению.
– Ты не лишена красоты, – сказала она мне однажды, когда мы глядели на пустыню, распаляемую жарким солнцем нашего четырнадцатого лета. И я знала, что это правда.
Обе наши матери были красивы, хорош собой был и наш отец. И насколько я могла судить о собственной внешности, мы с сестрой были во многом похожи: у обеих – кожа цвета каленой бронзы, чуть темнее песка, а от ветра и солнца становившаяся еще смуглее. Волосы – такие длинные, что на них можно сесть, и темные – того цвета, какой бывает вокруг звезд самой глубокой ночью. Я решила, что отличие – в наших лицах: в форме глаз, в изгибе губ. От одного взгляда на ее лицо у меня перехватывало дыхание. Своего же лица я никогда не видела. У нас было мало бронзы и меди, а вода – только на дне колодца.
– Но я – не ты, – ответила я. В моих словах не было горечи. Сестра никогда не пыталась внушить мне, что я чем-то хуже нее, а над теми, кто указывал мне на это, лишь насмехалась.
– Это правда, – признала она. – А мужчинам не хватит воображения, чтобы разглядеть нас отдельно друг от друга. Об этом я сожалею.
– А я нет, – сказала я, и так оно и было. – Потому что я люблю тебя больше дождя.
– Вот это да! – рассмеялась она. – Ты видишь мое лицо каждый день, и оно тебе до сих пор не надоело! – И мы пустились бегом, уверенно ступая по текучей поверхности песка.
Вместе мы были сильны. Мы легко несли большой кувшин с водой, разделяя его вес пополам. Из-за толстых керамических ручек даже пустой сосуд был очень тяжелым, но ручек было четыре, а у нас – четыре руки. Мы научились этому еще в детстве, и взрослые угощали нас засахаренным инжиром за то, что мы проливали так мало воды по пути от колодца. Но и когда мы уже стали достаточно взрослыми, чтобы нести кувшин в одиночку, мы предпочитали ходить за водой вместе, как и делать все прочие домашние дела. Почти все – от рукоделия и готовки до истребления ядовитых змей, выползающих из колодца, – нам удавались одинаково хорошо. У меня лучше получалось петь песни и рассказывать семейные предания, но сестра умела подобрать собственные слова, и ей не нужно было ссылаться на чужие деяния, чтобы донести свою мысль. Быть может, именно это внутреннее пламя и делало ее такой красавицей. Быть может, именно оно и отличало ее лицо от моего. Быть может, именно поэтому оно никогда мне не надоедало.
Я боялась, что и Ло-Мелхиин увидит в лице моей сестры то самое, что так долго искал, и что ему тоже никогда не надоест. Поначалу он брал в жены лишь самых красивых девушек, дочерей самых знатных вельмож и самых богатых купцов. Но когда стало ясно, что его жены умирают одна за другой, влиятельным господам это пришлось не по нраву, и они начали подыскивать ему невест в других местах. Они стали прочесывать деревни в поисках подходящих девушек, и некоторое время никого не заботили судьбы бесчисленных простолюдинок, которых отправляли на погибель. Однако вскоре жители деревень подвели счет своим потерям и прекратили торговать с городами. Тогда-то и был принят закон: по одной невесте из каждой деревни и каждого городского квартала, и лишь потом по второму кругу. Он погубил уже столько девушек! И я не могла допустить, чтобы моя сестра стала одной из них. Из всех рассказов про Ло-Мелхиина две вещи мы знали точно: он всегда забирает одну девушку и она всегда, всегда умирает.
Когда над пустыней взвилась пыль, мы поняли, что он едет к нам. Он уже знал, сколько нас и у кого есть дочери подходящего возраста. Перепись была частью закона – так мужчинам легче было убедить себя, что он справедлив.
– Но ведь он не справедлив, – прошептала моя сестра, когда мы лежали с ней бок о бок под открытым небом, любуясь на звезды нашего семнадцатого лета. – Мужчин же не заставляют вступать в брак и идти на смерть.
– Нет, – отвечала я. – Не заставляют.
И вот мы стояли в тени отцовского шатра и ждали. Отовсюду слышались стоны и плач. Матери прижимали к себе дочерей, отцы беспокойно топтались вокруг, не в силах вмешаться и не желая нарушить закон. Нашего отца с нами не было. Он уехал торговать. Мы не знали заранее, когда приедет Ло-Мелхиин. Вернувшись, отец обнаружит, что его самый прекрасный цветок забрали прочь, а ему остался лишь сорняк.