— Гадство, звонят вовсю уже! Теперь выгонят нахрен с работы! — закричал Пилин и побежал из здания. Выбежав уже за ворота подстанции, Пилин остановился. Чёрный небосвод разрезала светящаяся полоса, на конце которой остановился ослепительный шар. Он быстро увеличился в размерах и, превратившись в диск размером с автомобиль, сел на дорогу перед Пилиным.
Пилин почувствовал, как тело его окаменело, даже языком не смог пошевелить, чтобы выговорить: возьмите меня отсюда на ваш Марс. Он только смог промычать эти слова, почувствовал, как-будто весь организм охватил огонь и потерял сознание.
Через минуту на дороге уже никого и ничего не было. Небо быстро становилось светлее, звёзды прозрачнее. Вдалеке, за снежной землёй огоньками окон ещё светился поселок, ожидая рассвет нового зимнего дня.
ЗУБЫ
В проникшем везде, словно медицинская змея на чаше, остающийся надолго в одежде, даже после выхода из школьного медкабинета сладковатом запахе лекарств она сидела на стуле у стены с полным ртом местами коричневой от выступившей крови ваты, с заплаканными розовыми глазами. И в первый же миг пятиклассник Петя, зашедший внутрь этой вони и страха и, увидев её — влюбился. Потому, что она с её светлыми волосами походила на блондинку Агнету из любимого шведского ансамбля Абба. Точь-в-точь, как на фотокалендарике, купленном в поезде Москва — Керчь прошедшим летом.
Это была новая девочка в школе, в этом новом сентябре седьмого класса. Он вспомнил тут же, что первый раз увидел её в летние каникулы в пункте приёма макулатуры, за которую давали дефицитные сильно пахнущие пластмассой фломастеры из шести цветов. Тогда он и уступил этой заплаканной девочке, которой они не достались, свой набор.
— Нужно чаще чистить зубы! — пробасила испуганной девочке улыбчивая толстая, как циклоп врачиха со светящимся дырявым диском-зеркалом на лбу, — Вон у вас есть как, — блеснула зеркалом на стену, где висел выгоревший пожелтевший плакат со счастливым мальчиком и схемой чистки зубов — вверх-вниз, влево-вправо…
— М-м-гы-м-м. — промычала злобно сквозь вату девочка, что вероятно было понято врачихой, как чищу.
— Чищу! — передразнила она, — Значит не так. Вон сколько гнили повытаскивала, — показала на один кровавый зуб в поддоне и грозно приказала Пете, — Садись, давай, чего мнёшься.
Петя на ватных ногах с колотящимся сердцем покорно влетел и плюхнулся на жёсткое кресло, потными ладошками вцепился в чёрную пластмассу ручек и открыл рот.
Железный грохот инструментов, холодное шарканье ими во рту, светящийся диск на лице врачихи и её молчание после совсем добили волю и разум Пети. Он закрыл глаза, сжался весь и был готов умереть.
Но вот он услышал от неё приятное, и сразу вскочил со страшного кресла.
— Всё хорошо, — сказала она и почему-то запела, — Зубы Черные, зубы страстные, зубы жгучие и прекрасные…
— А у меня родственница в Виле зубным врачом работает потому что, — сказал Петя улыбаясь врачу.
— Ну, ну, молодец, раз родственница. Егоровна, что ль, знаю?
Петя кивнул.
— А тебя как звать? — спросил Петя, подойдя к девочке.
— Ф-фефа, — ответила она набитым ртом, вытащила из кармана передника шариковую ручку и написала на своей ладони — Света.
— Света? — прочитал Петя, — А меня Петя, — представился и потряс её исписанную руку.
Потом взял ручку и написал на ней — Петя.
Девочка тут же гневно начала тереть ладонь о передник и мычать.
— Давай дружить? — невозмутимо предложил мальчик.
Света подумала немного и написала на другой руке — Давай.
— Тогда пошли в кино сегодня? — настаивал Петя.
Девочка мумукнула ртом и написала на руке — В 6 час. Уродины.
— Уродины? — сначала не понял мальчик, — А, у кинтеатра «Родина»! — засмеялся.
В этот же день без десяти шесть вечера в дутой серебристой курточке и вязаной красной шапке с надписью «Спорт» Петя в волнении выискивал в прохожих девчонках её — Свету. И она подошла, словно снегурочка вся в белом. И улыбнулась.
— Пошли? — кивнула наверх, на афишу «ПиратыXXвека».
— Куда? — спросил Петя, теперь только сообразив, что билеты должен был купить сам. — Я это… сейчас!
И побежал к торцу кинотеатра в кассы. Хорошо, что в кармане был рубль, как раз на два билета по пятьдесят копеек, а то позор перед девчонкой!
А потом, в темноте зала он не удержался и взял её за руку. Она не сопротивлялась.
А потом, провожая по темени домой, обнял и чмокнул в холодные губы. Она поморщилась, вытерла их варежкой и, краснея, побежала домой.
А потом в школе ждали каждый урок, чтобы встретиться на очередной перемене для очередного поцелуя. И каждый вечер этой осени они гуляли в обнимку по золотым аллеям городского парка и целовались, целовались на зависть и негодование взрослых прохожих.
А после — он не появился в школе и классная руководительница, сильно нервничая, сообщила, что мальчик Петя из параллельного класса попал под машину, очень сильно попал под машину, под Камаз. И она, Света, на глазах всего удивлённого класса зарыдала, закрыла заплаканные глаза руками и выбежала в коридор.
А через некоторое время, потому что про них уже все знали, была откомандирована нежелающими идти в больницу ребятами туда, в эту невкусно пахнущую лекарствами и туалетом палату с синими стенами и железной кроватью, на которой лежал он — какой-то другой, худой, с синяками под глазами — Петя.
— Привет, — выдавила она и осмелела — поцеловала его в щёку.
— Привет, — выдавил он, смущаясь и отводя глаза.
— Вот… наш класс собрал тебе… фрукты тут, — подбирая слова, поставила пакет с гостинцами на пол. — А ваш?
— Спасибо, — сказал Петя и через силу улыбнулся. — Нормально, приходят.
— Когда тебя выпишут-то? — нашла она чего спросить, лишь бы не молчать.
— Не знаю, — не знал он.
— Болит? — спросила она, показывая на перевязанный Петин живот с торчащей из него трубкой.
— Да не, — протянул Петя. — Я когда выздоровлю, займусь карате, — вдруг сказал он. — Вон, глянь, — кивнул на столик.
На столике помимо каких-то пузырьков и бинтов лежала фотография восточного вида мужика в белом с задранной ногой. И ещё вертикально нарисованными иероглифами.
— Ийя! — выпалил, тоже поглядев на фотографию Петя. — Кэрри. Я тоже так могу.
— Здорово! — согласилась Света, кивнув головой.
— И ещё с катаной, мечом таким, — хвалился он. Пытаясь понравиться снова. — И ладонью кирпич могу разбить, — махнул рукой, — Я лёжа все приемы проработал, мысленно.
Света кивала, через силу улыбаясь, радуясь, что хоть не молчат, и придумывала уже причину, чтобы уйти.
— Здорово! — опять сказала она, — ну, я пойду, — сказала, так и не найдя причину.
— Чтобы разбить кирпич, одной силы мало, понимаешь, — всё рассказывал он, словно не услышав её. — Нужна уверенность, что разобьёшь, вера нужна. Духовная практика, — говорил Петя о непонятном. Когда веришь, очень сильно, без сомнений, все мысли направляя на эту цель, мысленно как-бы уже разбив. То и в реальности разобьёшь. То всё получится. Вот. И…
Света ещё раз кивнула, встала и медленно пошла к выходу, стараясь дышать неглубоко этим противным воздухом.
— Пока? — спросила она.
— Пока, — разочарованно сказал Петя.
И ушла девочка, быстро дежурно помахав рукой, и натянуто улыбнувшись.
Долгие дни изучения больничного потолка, с представлением на нём поединков карате, идеальных капиталистических мужчин в белых одеждах с неприменными чёрными поясами. Идеальные люди — вот они, не эти бородатые Маркс и Энгельс, не этот маленький слабенький Ленин, не тот создатель Советского Союза на века Сталин, а этот беззвестный япошка с высоко поднятой ногой над всей этой коммунистической пустотой, так явно противно ощущаемой бездвижимым телом, бесконечно денно и нощно бездвижимым телом. Телом, у которого нет свободы, отделяющей человека от животных. Телом, над которым есть дух, заставляющий его изменяться во времени, перемещаться в пространстве.