— Ужо пузо набили! — кто-то крикнул.
— Ничего, сто пятьдесят не пуд, — ответил капитан.
— Чего по сто пятьдесят, по стакану уж! — крикнули.
— Я что винзавод, что-ли? Литровину первача ставлю, сами разберётесь. Ну, кто смелый?
— Я! — выпалил молодой солдат.
— Я! И я полезу, — согласились несколько бойцов.
— Надо сейчас, пока не доели, — намекнули на выпивку.
— На сиденье в грузовике возьмите, — радостно сказал капитан, — как позавтракаете, я жду всех на воле.
Капитан ушёл, молодой солдатик убежал к машине, а все бойцы стали молча, стараясь не греметь посудой доедать свой завтрак, как будто прислушиваясь к тому, что в подполе творится. Но постепенно скрежет ложек, стук об пол кривых скамеек и разговоры стали громче.
— Я, вот как думаю-сь, — громко сказал Тимофеич, — что у товарищча капитана есть другая причина вытащить этих баринов.
— Какая? — спросил его прибежавший и уже разливающий в стаканы молодой.
Пожилой солдат помолчал немного, настраивая внимание бойцов, и ещё громче сказал:
— Брильянты!
— Бриллианты, бриллианты, — заговорили за всеми столами.
— Вот так, — сказал Тимофеич, дожёвывая кусок хлеба и отправляя в рот последнюю ложку каши. — В один час погибнет всё богатство земное.
Все солдты притихли, перестали жевать и греметь посудой, прислушиваясь к странным словам старого солдата. Но он только спокойно отёр куском хлеба чашку и отправил его в рот.
— Чего? — вдруг спросил молодой солдат за всех.
— А? — очнулся от миски Тимофеич. — А! — как вспомнил. — Я говорю, придёт время, когда един Ангель возьмёт камень, подобный большему жернову, и повергнет в море, — Тимофеич бросил ложку в кашу. — Вот также будет повержен великий град Вавилон. Вот. Со всем его златом, жемчугом и драгоценными каменями…
Вскоре подогнали к правой стене храма к склепу грузовик и несколько солдат зашли туда внутрь.
Дюжина детей выбежала на перемену из соседней школы номер пять и увидели копошение возле храма.
— Шкелет оттуда вылезет? — боязливо спросила второклассница Рима у старших детей.
— Ага, вылезет и съест тебя, — отвечали ей дети.
А Вовка-дурак, как услышал о скелете, начал его изображать под детский хохот, поднял руки вверх, зарычал, заходил по кругу.
Изнутри раздавались стуки кувалды по кладке, потом они стихли и из склепа вылезли солдаты с хорошо сохранившимся гробом из золотистой парчи с чёрным матерчатым восьмиконечным крестом на крышке. Гроб поставили на траву, осмотрели, где гвозди прибиты и начали открывать. С крышкой справились быстро, открыли гроб, открылась пожелтевшая простынь. Вот её сняли с покойника — обтянутого ссохшейся чёрной кожей с белыми длинными волосами. Костюм его и туфли как новые были.
Пахнуло чем-то таким, что Рима сравнила с погребом, где картошка хранится. А молодому солдату и вид этого покойника, и запах навеяли мысли о тленности старого ненавистного мира, в котором смешались и помещики из учебников истории, и мировая буржуазия и фашизм, который победили недавно. И о скором прекрасном пахнущем духами «Красная Москва» времени коммунизма. Там, помечтал он мимолётом, учёные создадут напиток бессмертия, не будет смертей, все будут молоды и красивы. А не такие уродливые покойники, какие производил тот прогнивший барский мир. И он, здоровый юный боец завсегда в этом мире останется таким молодым и красивым, и все девки в его деревне останутся юными. И всю эту коммунистическую вечность он будет ходить с ними в пахнущую берёзовыми вениками и хвойным мылом баню. А потом пьяные и весёлые будут на плете возле его дома петь песни под гармошку. И это будет всегда, это будет вечно. Не будет болезней, старости и смерти, только раздольная жизнь под красными знамёнами с портретами Ленина и Сталина…
Капитан подошёл ближе, брезгливо полазил руками в гробу, зачем-то пощупал покойника, нашёл в кармане пиджака какую-то штуковину, разглядел её мельком и, недовольно что-то бурча по нос, положил в карман голенищ.
Потом отошёл от гроба и скомандовал солдатам:
— Взяли — понесли!
Четверо солдат легко, но бережно — как-бы не развалился — подняли гроб и понесли к грузовику.
Тут Вовка-дурак поднял камень и бросил в гроб. Промазал.
Кто-то из детей тоже бросил, потом уже все дети начали бросать в покойника, кто — попадая в него, кто в ругающихся солдат. Только маленькой Риме не достался камень, все близкие большие камни дети быстро схватили. Рима искала подходящий камень и вот, кажется, нашла, но опять не то — сухая коровья лепёшка. Бросила её, руку о платье отёрла. Потом побежала к обочине, нашла несколько камней и подбежала опять к ребятам. Один камень оставила, остальные рядом положила. Замахнулась обеими маленькими ручками и хотела бросить, но кто-то сзади нежно взял её за руки.
— Камень преткновения и камень соблазна, — улыбаясь, сказал Тимофеич. — Давай-ка выбросим, — и выбросил.
Рима от обиды зарыдала.
— Чего его жалеть-то, скелета-то, — сказал ей Вовка-дурак. — Не плакай уж, Рим, — и, зло смотря на Тимофеича и скалясь во всё своё морщинистое лицо, погладил девочку по голове. Потом поднял один из её камней и бросил в гроб, который уже погрузили на полуторку.
— Детки, ну-ка быстро на урок! — закричала подбегающая пожилая учительница, — Бегом в школу!
Дети не пошли.
— Что ж вы делаете-ка, нехристи! — заголосила она, то ли на детей, то ли на взрослых. — Креста на вас нет, ужо проклятие кликаете на себя. Шутки шутите? — то грозила пальцем, то почему-то к удивлению всех, крестилась. — С этим не шутят! Мало того, что церквы позакрывали, да ещё кощунствуют. Но камень, который отвергли, сделается главою угла, — и начала ворчать что-то невпопад про загробный мир, про ад и чертей, про Бога и Православную церковь.
— Хватит, тётка, орать на ветеранов отечественной войны! — рявкнул на неё капитан, — Чему детей учишь!
Учительница как опомнилась, взяла двоих детей за руку и повела к школе.
— А мы тоже такие будем? — спросила у неё Рима, когда они уже подходили к школе.
— Нет, Рима, мы, вы такие не будете, — ответила девочке.
— Это только буржуи такие бывают страшные, потому что рабочий класс угнетали, — утвердила Рима. — А какие мы будем, когда умрём? — спросила она.
Учительница ничего не ответила на это.
— Красивше, конечно, — сама ответила девочка. — Но всё равно нас закопают, и никто красоту нашу не увидит.
— Не красивше, а красивее, — поправила учительница. — Отстань, Рим! — крикнула на неё. Все умрут, никого не останется на Земле. А потом, потом, — замялась она, — все воскреснут, кто — для вечной жизни, а кто в погибель, — почему-то непедагогично и шёпотом сказала.
Грузовик завёлся и капитан, наскоро докурив папиросу, сел в кабину. Полуторка поехала. Капитан достал медальон, открыл и его взору на одной половинке предстал маленький портрет молодой красивой женщины с зачёсанными назад в хвостик волосами. На другой половинке медальона была золотая гравировка: «Деду И. Баташову отъ внучки Дарии»
Капитан что-то зло пробурчал, высунул в окно кабины руку с медальоном и выкинул его в пруд.
— Серебро — не золото, — сказал шофёру. — Чёрт, а! Не густо! Ну что за люди были, золотишка в гроб не положили, а ещё эксплуататоры. Сколько времени потерял на этого покойника, лучше бы к зазнобе сходил.
— Куда? — спокойно спросил солдат за рулём.
— А? — не понял сначала капитан. — А на закрытое кладбище рядом с тринадцатым детским садом, то есть с бывшей малой церковью, то есть… в общем, ты понял, — сказал он шофёру. — Закопаем там втихую барина. А после за картошкой поедем. Начнём на эту зиму, на вечную русскую зиму запасы делать.
КОРОВА
Всё началось ночью. С того, что в панельном доме № 34 на улице Гоголя на первом этаже дядя Ваня пошёл в туалет. Собственно, и пошел-то он в туалет, потому что проснулся от скрипа пола на втором этаже, потому что соседи на втором этаже тоже пошли в туалет, проснувшись от скрипа пола на третьем этаже, где в свою очередь проснулись от такого же скрипа на четвертом, на котором проснулись от скрипа кровати на последнем.