Выбрать главу

— Да, ладно — не заботитесь, — сказал врач. — А сейчас чем занимаетесь? Не зарабатыванием на пищу?.. О душе… Душа, если уж говорить на Вашем языке, должна быть в чистом и здоровом теле, как в храме, а у Вас…

— А у меня вот здесь болит, и здесь, — показал на живот бомж. — Поэтому ты, как врач, давший клятву Гиппократу, обязан мой храм вылечить, а не проходить мимо.

Врач помолчал немного, собираясь ответить:

— Я могу сказать одно…

— Вот — истина! — перебил его пьяный бомж. — Тебе, доктор, за меня не заплатят.

— Я могу сказать одно — никакие лекарства Вам не помогут прежде, чем Вы не займетесь правильным питанием, гигиеной и отказом от алкоголя.

— Ладно, ладно, я понял, — кривлялся бомж. — Тебе за меня не начислят зарплату и премию, ведь у меня нет медицинского полиса, да и паспорта нет…

Врач достал из чемоданчика таблетки и предложил:

— Вот Вам но-шпа от спазм, вот анальгетик против болей, а это… — показал тёмный флакончик.

— Спирт? — обрадовался бомж.

— Нет. Йод.

— Надо же! — мотал головой бомж. — Заходи почаще, доктор. Теперь путь знаешь.

Врач захлопнул чемоданчик, собираясь идти, посмотрел вперёд на свет и усмехнулся:

— Ох, цивилизация!

— А что такое цивилизация? Америка? Европа? Где она? Китай может? Япония? Где критерий? — картавил язык бомж.

— Критерий — общечеловеческие ценности, — ответил врач.

— Ага. А-ля Джорж Буж. Типа мы выбираем президента коллегией выборщиков, а вам несём на крыльях ракет демократию.

— Общечеловеческие ценности — это как… жизнь, работа, права…

— Тогда ценности христианской цивилизации.

— Те ценности, которые несли на мечах крестоносцы, вырезая мусульман и евреев? Или ценности православной церкви с крепостным правом? — сказал врач и задумался.

Задумался и бомж. И так помолчали. Мимо проходили люди со своими мыслями, желаниями, заботами.

Потом бомж прервал тишину и тихо сказал:

— Видишь, доктор, ты сам не знаешь где головушку преклонить и во что верить, а пытаешься учить других, — и вытянул ладонь вперёд. — Вот он путь для России — подземный переход через дорогу этой так называемой цивилизации. Мы ещё не вышли из рабства крепостного, из рабства советского, но ещё никак не можем перейти к ней… И интеллигент не ты сейчас, а — я… Вот так сидим мы в России матушке, смотрим назад, на нашу историю, чешем затылок, играем в великое искусство страны нашей и ждем, как двуглавый орел с раскрытыми клювами, когда кто-нибудь от туда, — кивнул в одну сторону, — или оттуда, — кивнул в другую сторону, — кинет нам в кепку монетку. А там, наверху — развитые страны несутся, гудят…

— Но и у них пробки бывают, — улыбнулся врач.

— Бывают, — улыбался бомж. — А, может, это и есть наше предназначение — тихо так сидеть в туннеле и лелеять свой особенный путь России, типа богоизбранного народа…

— Что нет у России светлого будущего и так мрачно? — поинтересовался ехидно врач.

— Знаешь, как ты видишь светлое будущее, — медленно проговаривал слова бомж. — Повышение зарплаты вам, врачам. Каждый мерит по себе, но все мерят одинаковой мерой — деньгами.

— А чем мерить, извините? — выпалил врач. — Чем еще мерить достойную жизнь, как не деньгами? Я семь лет учился в медицинском институте, чтобы работать за сто долларов, когда в Америке санитарка в больнице получает в десять раз больше? Вот Вы не тем же мерите?

— Я и сказал — все мерят одинаково, — тихо сказал бомж.

— И в этом, значит, беда.

— Беда закончилась, когда Иуда за тридцать серебряников…

— Беда в России обратно пропорционально цене на нефть, — сказал врач.

— Беда прямо пропорциональна количеству желаний.

— Ну, это вечно и заложено в генах, — ответил врач.

В кармане у врача зазвонил мобильный телефон.

— Да, — ответил он на звонок. — Что? Умер больной? Как умер? Где я застрял… в пробке… в переходе… Я сейчас буду, — сказал последнее врач и убрал телефон, пожаловался бомжу. — Вот, я опоздал к своему больному. И он умер. А мог бы спасти.

— Не расстраивайся! — успокоил весело бомж. — Всех не спасёшь!.. Всё, что ни делается, всё к лучшему… Пути Господни не отмечены на мировой карте. Эх!

Врач постоял немного молча, думая о чём-то, потом вынул из чемоданчика флакончик спирта. Бомж на это вытащил из-за пазухи бутылку. Врач протянул чокнуться.

— Не чокаются, — сказал бомж.

— А… — вспомнил врач и выпил из флакончика, поморщившись.

Выпил своё и бомж.

— Спой, что ли, — попросил врач, дыша глубоко и быстро.

Бомж кивнул, поставил на землю бутылку, поправил баянные ремни и захрипел:

Я не видел, как забирается власть, Но узнал я об этом из старых и жёлтых газет, И я помню, как старый строитель мне тихо сказал: Кто там был, того уже нет, того уже нет.
Моя карта мира висит на стене, Я могу на ней ставить кресты, Но не буду я знать, кто же был в той войне, И куда улетали мосты. И куда улетала от зарева ночь, И зачем все летал орёл, И как чьи-то руки воздвигнулись к небу, И над кем-то сиял ореол!

Врач не слушал уже песню, отвернувшись от бомжа и разглядывая редких прохожих.

Пение закончилось и врач, повернувшись к собеседнику, не обнаружил его.

— Эй! — искал взглядом бомжа. — Товарищ, господин… как тебя… Уважаемый! Ты где? — смотрел по сторонам. — Чудеса!

Зазвонил снова мобильник.

— Да, — ответил врач. — Что? Правильно, что не успел? Почему? Дом взорвался? А чего — газ… теракт? Не знаешь? Ладно, иду.

И пошёл медленно и чинно, хмельно размахивая чемоданчиком, представляя себя Россией, которая в тишине и безопасности выбирается потихоньку — к свету.

ПИТЕР

Проснуться больным…

Выйти с похмельного утра на Мойку пивка попить, взять «Балтику» девяточку, заглотить одну, вторую в догонку — хорошо! Пойти бродить по сказочному городу и в прямом и в переносном смысле уже всем таким весёлым, мутным, на старых дрожжах настоянным. До Зимнего дворца дойти. Увидеть бедных студентов художников, рисующих физиономии — чёрно-белую двести рублей, цветную пятьсот. Дать себя, такого нарисовать за двести рублей худому гению, увидеть нарисованным себя в смехе, типа шаржа. Осердчав, двинуть художнику по морде, радоваться ему падающему со стульчика своего. Не радоваться подбегающим и набрасывающимся дружкам его с холстами и кистями, тяжело отбиваться от них. Митьки, блин, нашлись! Еле убежать. Правда, картину эту прихватить на халяву.

Вот она в кармане в четверо сложена — глаза на выкате, волосы взъерошены — рожа тупая, тупая — пьяная!

Эх, развлекалово бы — и найти ведь — прогулка на катере — солнце в зенки, ветер в харю — плыть уже на верхней палубе, затерявшимся среди китайских туристов. Нева в граните, мосты, Зимний дворец…

Поднять руки, пытаясь дотронуться до моста — дотронуться, но быстро убрать, потому что может оторвать. А что, если попробовать повиснуть? Но мост — вот он уже наводит темноту — задрать хлебало на железные конструкции — вах! А впереди — Дворцовый!

Дворцовый… Хорошо быть царем, как сказать холопу — пшёл, вон, дурак и самому себе торжествовать. А сейчас, демократия — пошлёшь кого куда и пипей ещё получишь. Правда, и цари получили… Жаль людей только — представить печально девочек княжон и цесаревича — штыками живых… Звери масонские!

В память обо всех мучениках российских и решиться на экстрим.

Готовиться — и никто не знает намерения, а может, лучше, никто не увидит, потому что все сидят впереди. По возможности сзади примоститься. Примоститься…

Готовиться, готовиться, наверно, так цари из золоченых окон Зимнего дворца лицезрели своими царскими оками на проплывающие суда, в величественной печали своей представляя там нетрезвого покорного слугу…