Многими узами — и дружескими, и литературными — Нодье был связан с романтическим течением, которое набирало силу во Франции в 1820-е годы и торжествовало в годы 1830-е. Он печатался в журнале «Французская муза» (1823–1824), который способствовал становлению французского романтизма. Его салон в Арсенале служил центром, где собирался весь цвет тогдашней романтической словесности.
И тем не менее, как уже было сказано, Нодье всегда и писал, и, главное, мыслил наособицу. Бальзак (вообще относившийся к Нодье с величайшим уважением) в одном из своих «Писем о Париже», датированном 9 января 1831 года, назвал «Историю Богемского короля» «сатирой пресыщенного старца, который под конец жизни замечает ужасную пустоту, скрывающуюся за всеми науками, всеми литературами. […] Он бросает взгляд на наш город, наши законы, наши науки и устами дона Пика де Фанферлюкио и Брелока с оглушительным хохотом говорит нам: „Наука?.. Вздор! К чему это? И что мне с того?“»[24]. В этой же статье Бальзак причислил Нодье к «школе разочарования». Конечно, это определение можно отнести ко многим современникам Нодье, которые выводили на страницах своих романов героев с трагической судьбой. Однако скептицизм и пессимизм Нодье выделяются даже на этом фоне.
1820–1830-е годы — это эпоха расцвета прогрессистских утопий (прежде всего, сенсимонизма и фурьеризма), исполненных веры в то, что будущность человечества радужна и что люди способны сами приблизить наступление этого светлого будущего. Вот эту веру Нодье решительно отказывался разделять. В начале 1830-х годов он сочинил несколько серьезных философских статей, в которых изложил свои взгляды на прошлое и будущее человечества (в 1832 году он соединил их под одной обложкой в пятом томе своего собрания сочинений, которому дал подзаголовок «Грезы литературные, моральные и фантастические»). В одной из них, названной «О совершенствовании рода человеческого и о влиянии книгопечатания на цивилизацию» (1830), Нодье полемизирует с Сен-Симоном, сказавшим: «Золотой век не позади, а впереди нас». Нет, возражает Нодье, «золотой век — не позади современного общества и не впереди его; как и большая часть человеческих верований, вера в золотой век принадлежит к области фантазий и напрасных чаяний. Идеальное устройство общества — старейшая из социальных грез, иллюзия, с которой человечество не в силах расстаться в старости, которая уже наступила, и не расстанется при смерти, которая вот-вот наступит. Род человеческий обречен. Его единственное и главное призвание — жить, меняясь, и окончить жизненный путь, не достигнув цели, ибо эта цель чужда его природе»[25]. Доказательству этого пессимистического тезиса специально посвящена другая статья, вошедшая в тот же том «Грез», — «О ближайшем конце рода человеческого». Нодье начинает ее с признания, которое сразу противопоставляет его всем прогрессистам: «Нынче все толкуют об улучшении рода человеческого и о том, что он рожден для прогресса, но никто не говорит о его конце. Это заблуждение обличает великое тщеславие человека, который полагает, будто потомство Адама бессмертно, хотя все кругом рано или поздно умирает»[26].
24
Balzac H. de. Œuvres diverses. P., 1996. T. 2. P. 937. Упомянутые герои — те самые ипостаси авторского «я», которые в романе Нодье ведут между собой нескончаемый и даже несколько сварливый спор.