Поскольку Сумабезбродий умер бездетным, абсолютная власть, согласно великой хартии королевства, перешла к придуркам, которые, следуя своему обыкновению, захватили бы ее в любом случае, ибо плодом всех революций, свершавшихся в этой жалкой стране, всегда было возвышение придурков — придурков, борющихся с придурками, придурков, сидящих верхом на придурках, целой стаи придурков.
Придурки эти могли быть какого угодно цвета — белого, красного или любого другого, они могли одеваться в длинное или короткое платье, ходить на котурнах или в башмаках, носить тоги или кирасы, орудовать шпагой или пером, обладать званием придурка от рождения или получать его в награду за подвиги, играть на бирже, сочинять доктрины или заводить фабрики; народ все равно видел в них тех, кем они и являлись, — придурков. Несчастные сумабезбродцы рождались собственностью придурков, созданной для придурков и переходившей из рук одних придурков в руки других. Хотел бы я посмотреть на того ловкача, который сумел бы отнять у придурков их добычу, не будучи придурком сам!
Когда придурки, как им то и положено, пришли к власти, они воздвигли на камне, закрывавшем вход в шахту, гранитный постамент в виде неправильного двенадцатигранника, символизирующего двенадцать известных науке частей света. Если кто-либо когда-либо откроет тринадцатую, я, признаюсь совершенно откровенно, не найду, куда ее пристроить; впрочем, спасибо Небесам, если это будет самой серьезной моей заботой!
Вздорике, по примеру Цезаря, завещал свое богатство народу, с той лишь разницей, что славный римлянин — поистине щедрый государь! — оставил каждому римскому гражданину по триста сестерций, что в пересчете на современные деньги составляет, если верить г-ну Летронну[138], 59 франков 61 сантим, несчастный же балагур не располагал даже uncia sextula[139] колокольного металла, каковая особенность балагуровой натуры более всего трогает сердца биографов. На самой широкой грани постамента поместили финальные строки завещания, которое Вздорике составил лапидарным стилем, не выправленным Академией надписей:
На следующий день на постамент водрузили статую балагура, и, поскольку скульпторы той усовершенствованной эпохи творили в манере простодушной и мещанской, умелый ваятель изобразил философа в коротенькой куртке, ночном колпаке и домашних туфлях.
Скульптура вышла превосходная.
ЗЕРОТОКТРО-ШАХ, ПРОТОМИСТАГОГ БАКТРИАНЫ
При жизни Нодье сказка не публиковалась. Впервые опубликована по рукописи П.-Ж. Кастексом в изд.: Nodier Ch. Contes. P., 1961 (Classiques Garnier).
Уточненный вариант текста опубликован в изд.: Nodier Ch. Hurlubleu, Grand Manifafa d’Hurlubière et autres contes. Ed. J. Geoffroy, Dole, 2008, — по которому и выполнен наш перевод.
Сказка является продолжением двух предыдущих: «Сумабезбродия» и «Левиафана».
Мистагог — жрец, наставляющий в таинствах, а протомистагог — самый первый из таких жрецов, предшественник всех последующих.
ГИПОТАКСИС[140]
Мой Бог! Мой Бог! какой же поучительной и занимательной кажется жизнь тому, кто изведал смерть!
Не прошло и десяти тысяч и нескольких жалких сотен лет со дня моей кончины, как вдруг в одно прекрасное утро сразу после праздника всех святых, лишь только пропел петух, со мной — чего только не бывает в праздник — приключилось то, о чем я буду иметь честь вам поведать.
Хотя я успел слегка протрезветь после давешнего, а вернее сказать, давнишнего, я, клянусь честью Брелока[141], был немного не в себе, как человек, который отвык от светского общества и свежего воздуха. Я шел куда глаза глядят не знаю сколько времени по горам и долам, улицам и переулкам, по папертям и дворам, передним и ступеням, до тех пор пока не уперся в огромный портал разнородного стиля, над которым мерцала фосфорическая надпись:
138
Антуан-Жан Летронн (1787–1848) — филолог и археолог, автор труда «Общие размышления об оценке греческих и римских монет» (1817).
140
Нодье пародирует манеру называть части прозаического произведения античными терминами; он сам поступил так в повести «Смарра», а из его современников этим приемом воспользовался, например, Пьер-Симон Балланш в сочинений 1831 года «Видение Гибала», где повествование, как в античных хорах, делится на строфы, антистрофы и эподы. Впрочем, «гипотаксис» здесь не очень уместен, ибо этот греческий термин означает всего-навсего «подчинение», а точнее, способ сочетания предложений. Последовательное использование этих «ученых» слов, заимствованных из греческого, — одна из форм насмешки Нодье над злоупотреблением научным жаргоном, в котором он обвинял своих современников.
141
Брелок (по-видимому, от французского выражения battre la breloque — нести околесицу) — одна из ипостасей авторского «я» в стернианском романе Нодье «История Богемского короля и его семи замков» (1830), авторский рассудок, «странное и капризное создание […] смешной набросок человека, который никогда не будет закончен, […] существо, вечно хохочущее, вечно поющее, вечно насмешничающее, вечно подшучивающее…». «Эмблематический портрет» Брелока, описанный им самим, таков: «Правой ногой я стою в корзине аэростата, а левой — на носу водолазного корабля. В одной руке у меня огромный букет нераспустившихся роз, а в другой — высохший мак. Роскошная бабочка машет у меня над головой пестрыми крыльями, а огромная летучая мышь — черными. По правую руку от меня мой герб: в черно-лазурном поле золотой феникс и утонувшая собака. А поверх всего этого очень большими буквами выведен мой девиз: „И что МНЕ С ТОГО?“» (Roi de Bohême. P. 83–84; игра шрифтов принадлежит Нодье).