Выбрать главу

В «Смеси», открывающей том под названием «Грезы», Нодье приводит одну из таких грез: «…я оказался среди нации, которая, по мнению всех путешественников, отличается кротостью, любезностью, остроумием и предрасположенностью к добру, ибо цивилизация ее, простодушная, юная и доверчивая, насчитывает, если верить местным жителям, не больше трех-четырех месяцев». «Благородные дикари» в лице своих наиболее мудрых представителей обсуждают следующий вопрос: «Стоит ли нам ныне, когда мы в высшей степени свободны, в высшей степени нравственны, в высшей степени усовершенствованны и, следовательно, в высшей степени добры, продолжать есть человеческое мясо». И далее оратор «медовым голосом филантропа» приводит множество аргументов «за»: во-первых, предки наши испокон веков ели человечину; во-вторых, она очень вкусна; в-третьих, эта полезная пища «поддерживает в наших женах и детях ту превосходную любезность и неподражаемую учтивость, которые обеспечивают нам превосходство над всеми прочими народами». Все это, по мнению оратора, с которым охотно соглашаются его соплеменники, дает «добрым дикарям» полное право есть человечину на «ежегодных пирах в честь праздника Согласия и Гуманности»[32]. Мрачная картинка дает весьма полное представление о том, что думал Нодье о человеческой природе, как нецивилизованной, так и «в высшей степени усовершенствованной».

А вот его мнение об устроенных людьми революциях: «Вы совершили революцию и отменили все моральные и политические устои общества! Отменили все законы! Отменили самые затаенные движения души, ее привязанности, верования и веру! Отменили троны и алтари, памятники и камни, неодушевленную материю и смерть, могилы и прах предков. Но вы не отменили эшафота, потому что ни единое человеческое чувство никогда не посещало, никогда не осеняло ваши дикарские революции! И вы еще смеете именовать себя просвещенными! И вы дерзаете предлагать себя в качестве образца усовершенствованной цивилизации? Осмелюсь спросить, в чем же она заключается, эта ваша цивилизация? Не в том ли отвратительном вампире, который оттачивает стальное лезвие, отрубающее головы? Вы самые настоящие варвары!»[33]

Вот этот глобальный пессимизм и неверие в то, что жизнь человечества может быть улучшена с помощью социальных реформ, с помощью просвещения или технического прогресса, отличает Нодье и от просветителей XVIII века, и от утопистов века XIX-го. С нынешним человеком, по убеждению Нодье, ничего хорошего произойти не может ни при каком политическом устройстве[34], — так радикально не мыслили ни предшественники Нодье, ни его современники. Правда, нельзя сказать, что Нодье вовсе не предлагает своим читателям никакой перспективы, однако ни реалистической, ни особо вдохновляющей эту перспективу назвать нельзя. Нодье, хотя и воюет с утопистами, сам показывает себя утопистом ничуть не меньшим, когда — правда, осторожно и без излишних подробностей — описывает в статье «О палингенезии человечества и о воскресении», завершающей том «Грез», того нового человека («человека понимающего»), которого Господь еще не создал, но непременно создаст (ибо, по убеждению Нодье, Творение еще не окончено). Новый этот человек, который придет на смену нынешнему («человеку думающему»), будет обладать немыслимыми способностями не только в умственном, но и в физическом плане — например, плавать в морях или летать по воздуху, поскольку легкие у него будут напоминать аэростат; здесь Нодье выступает достойным собратом Фурье, который предсказывал появление у человека третьей руки. А за человеком понимающим последует человек воскресший, который будет так неизъяснимо прекрасен, что Нодье даже не берется его никак охарактеризовать. Иными словами, Нодье и сам тоже отдает дань вере в «совершенствование», только в его концепции и совершенствование особое — неземное.

Визионерские статьи, собранные в томе «Грез», представляют собой прямое философское и публицистическое высказывание. Успеха оно не имело и иметь не могло; утопия должна быть привлекательной, а Нодье не сулил человечеству в его нынешнем виде ровно ничего приятного, а в качестве утешения преподносил вот что: «Промежуток, отделяющий думающее существо от существа понимающего, ничтожен: это просто-напросто смерть»[35]. Однако, высказывая свое отношение к прогрессу, совершенствованию и прочим модным теориям, Нодье и не стремился понравиться; напротив, он доводил свое расхождение с общепринятыми мнениями до намеренного эпатажа и как бы бросал вызов всем современникам[36].

Непосредственно на философские темы Нодье после 1832 года не писал, но своей концепции остался верен; просто прежнюю полемику с идеей бесконечного совершенствования он продолжил иными средствами.

вернуться

32

ОС. Т. 5. Р. 32–33.

вернуться

33

Nodier Ch. Contes. P, 1961. P. 347. Финал процитированной «Истории Элен Жилле» (1832) кончается еще более страстным протестом против смертной казни: «Не нужно никого убивать. Не нужно убивать тех, кто убивают. Не нужно убивать палача! Убивать нужно человекоубийственные законы!..» (Ibid. Р. 347–348).

вернуться

34

По-видимому, с этим неверием Нодье в возможность разрешения конфликтов на уровне современного социума связана неопределенность его политической позиции. Как справедливо отмечает П. Бенишу (Bénichou P. L’école du désenchantement. P. 39–46), отнести Нодье к какому-нибудь политическому лагерю невозможно (что в крайне политизированной Франции 1820–1830-х годов было настоящей редкостью). Он создает роман про Жана Сбогара (бунтаря-анархиста, отрицающего все устои общества и декларирующего: «Если бы мне в руки попал общественный договор, я ничего не стал бы в нем менять: я бы его разорвал»), но один из его читателей и почитателей с удивлением обнаруживает, что этот певец анархизма — убежденный ультрароялист. Однако этот ультрароялист прекрасно уживается с новым июльским режимом, который настоящие ультрароялисты бойкотировали. Все дело в том, что для Нодье политика — вообще не главное. Судьбы мира, по его убеждению, зависят вовсе не от политического устройства.

вернуться

35

ОС. Т. 5. Р. 384.

вернуться

36

О том, как сильно расходился Нодье с — выражаясь нынешним языком — «трендами» своей эпохи, можно судить по одному штриху: с конца 1820-х годов собратья Нодье по перу упоенно описывают в коллективных сборниках современный Париж: его быт, его типажи, его популярные места. Нодье интересуется другим: он с упоением перечисляет колоритные названия руанских и парижских кабаков, только не современных, а XVII века (см.: Нодье Ш. Читайте старые книги. Т. 2. С. 108–112).