Выбрать главу

Я живу, чтобы видеть ту, которую люблю, а чтобы жить, я должен ее видеть[214]: это замкнутый круг, в котором я кручусь, словно несчастная Белка в своем колесе; не надеясь и не смея покинуть свою тюрьму, я брожу вкруг той, которая укрывает Пеструшку и от кровожадности моих собратьев, и от самой страстной и почтительной привязанности, какую когда бы то ни было испытывало земное существо. Я чувствую, что обязан нести свой крест до конца дней, и не роптал бы на судьбу, если бы только мне было позволено тешить себя мыслью, что прежде, чем прервется череда моих дней и страданий, я смогу доказать этой пленительной особе, что достоин ее нежности или, по крайней мере, жалости!

Вы так снисходительны, сударь, что вполне естественные обстоятельства, способствовавшие сближению моей судьбы с судьбой Пеструшки, будут вам, возможно, не вовсе безразличны.

Поэтому, если вы позволите, я поведаю вам о кровавом совете, который собрался прошлым летом и на который меня допустили исключительно из почтения к памяти моего отца; ибо, как я уже говорил, наградою за мое пристрастие к жизни созерцательной и за полученное мною эксцентрическое и гуманитарное образование неизменно служили мне нещадные побои и язвительнейшие насмешки. Поэтому мое участие в той вылазке, что обсуждалась тогда, представлялось всем вещью крайне сомнительной.

Дело шло просто-напросто о том, чтобы в отсутствие хозяина и его собак напасть на скотный двор соседней фермы и учинить там резню, от одних приготовлений к которой волосы у вас на голове встали бы дыбом. Простите, — смутился он, — я не заметил, что вы носите парик.

Несмотря на мягкость моего характера, я довольно охотно согласился сделать то, что от меня требовалось: возможно даже — ибо глупая гордыня примешивается ко всем чувствам человеческим, — я был рад доказать своим друзьям, что, несмотря на всю мою мечтательность, в минуту опасности я могу действовать так отважно, как того требуют интересы дела и ужина; вдобавок, скажу откровенно, в ту пору заговор, одно воспоминание о котором сегодня приводит меня в трепет, не казался мне таким отвратительным, каким он был на самом деле. Ибо тогда я еще не любил, а добрые или злые чувства пробуждает в нас вполне только любовь. Вечернею порою мы беспрепятственно, не испытывая ни малейших угрызений совести, ворвались в плохо охраняемые пределы фермы и увидели там наших будущих жертв: большинство из них уже почивали. Вы знаете, что Куры обычно ложатся спать спозаранку. Лишь одна еще бодрствовала: то была Пеструшка.

При виде ее странное смятение овладело мною. Вначале я счел, что меня влечет к ней естественная склонность, и упрекнул себя за приверженность этому пороку, однако вскоре я понял, что чувство, поселившееся в моей душе, совсем иной природы. Я чувствовал, как кровожадность моя тает от пламени ее очей; я восхищался ее красой: грозившая ей опасность лишь сильнее разжигала мою страсть. Что сказать вам, сударь? я любил ее, я ей в этом признался; она выслушала мои клятвы как особа, привыкшая к почестям; плененный без остатка, я отошел в сторону, чтобы обдумать способы спасения моей милой. Заметьте, прошу вас, что любовь моя началась с мысли нимало не эгоистической — случай достаточно редкий и потому достойный внимания.

Поразмыслив о том, что мне следует предпринять, я возвратился к тем жаждущим крови Лисам, с которыми имел несчастье состоять в родстве, и с деланным равнодушием предложил им поначалу для возбуждения аппетита съесть несколько яиц всмятку, ибо иначе мы можем прослыть обжорами, сроду не бывавшими в свете и не знающими правил приличия.

Предложение мое было принято подавляющим большинством голосов, и это доказало мне, что Лисов нетрудно провести, играя на их честолюбии.

Тем временем я, снедаемый тревогой, тщетно искал способа дать невинной Курочке понять, в какой опасности она находится. Не сводя глаз со злодеев, чьи безжалостные челюсти уничтожали в зародыше многочисленное куриное потомство, она томно клонила к палачам прелестную головку. Я испытывал невыносимые муки. Несколько товарок Пеструшки уже нечувствительно перешли из царства сна в царство смерти. Петух спал без задних ног, даже не подозревая, что гарем его захвачен неприятелем; ждать спасения было неоткуда. Горе Пеструшки вселяло в меня некоторую надежду, ибо возлюбленная моя, предавшись ему вся без остатка, хранила молчание; но я с ужасом сознавал, что стоит ей вскрикнуть, и она погибла. В довершение всех несчастий пришла моя очередь стоять в карауле: надобно было оставить Пеструшку среди подлых разбойников. Я колебался; внезапно счастливая мысль осенила мой встревоженный ум. Я бросился к воротам и через мгновение громким криком „Спасайся кто может!“ посеял панику среди Лисов, большинство из которых успели завладеть другой добычей и вдобавок были слишком напуганы, чтобы покуситься на мое сокровище. Что же касается меня, то я возвратился в курятник и, лишь окончательно удостоверившись, что все мои товарищи его покинули, осмелился расстаться с Пеструшкой, избавив ее от необходимости изъявлять мне признательность. Память об этой первой встрече, хотя к ней и примешивались сожаления, близкие к раскаянию, — одна из немногих радостей, какие остались в моей жизни. Увы! ни одно из событий, которые последовали за тем вечером, когда родилась и созрела моя любовь, не могло заставить меня забыть ее. Сопровождая Пеструшку всегда и повсюду, я не замедлил убедиться, что она отдает предпочтение известному вам крикливому султану; я нимало не заблуждался на счет того естественного влечения, по воле которого она отвечала ему любовью на любовь.

вернуться

214

Почти дословная цитата из романа Бенжамена Констана «Адольф» (1816), заглавный герой которого пишет возлюбленной: «Я ничего не надеюсь, ничего не прошу, я хочу только вас видеть: но мне необходимо вас видеть, если я должен жить» (пер. П. А. Вяземского), — строк, которые отразились в письме Онегина к Татьяне: «…Но чтоб продлилась жизнь моя, / Я должен утром быть уверен, / Что с вами днем увижусь я…»