Говорили, будто они хранят в себе секрет его воинской удачи или силы, а то и самих его жизни и смерти, символизируя определенную сделку с дьяволом. Он не возражал. Опасливое неудовлетворенное любопытство в отличие от полной ясности, как правило, играет на руку. На самом-то деле он заказывал эти кольца поочередно, трижды, когда ему удавалось избегнуть, казалось бы, неминучей гибели. Они придавали ему мистической значимости, в том числе и в собственных глазах, он был Монстр с Железными Кольцами, и для кого-то это что-то значило. При них, даже будучи пьян, он чувствовал себя правильно ориентированным по отношению к центру Земли, и, разумеется, они были весьма кстати, когда приходилось незамедлительно дать кому-то в зубы.
С наступлением темноты свободные от страж и служб челядинцы и ратники стекались сюда в надежде перехватить сверх пайка, разделить по дорогой дружбе чарку дармового вина с виночерпием герцога, а то и отведать чего послаще от щедрот распаренных кухарок, для которых лишь ввечеру находилась минутка безделья. Обычно, если не устраивался пир для гостей и соседей, к этому времени герцогу уже ничего не было нужно.
Поскольку он шел как бы по делу, то закрыл глаза на двух своих дружинников, почти вовремя отступивших с его дороги в тень, хотя им вовсе не положено было находиться сейчас здесь. Сам из простых, Власер хорошо знал, где и когда не следует закручивать гайки. Он и сам от души ненавидел выслуживающихся сволочей.
Еще минута пути практически на ощупь — факелы здесь давали больше дыма, чем света, а стены плакали — и ему самому пришлось спешно ретироваться в ближайшую нишу и затаивать там дыхание. Мимо, поневоле не торопясь, прошествовала восьмипудовая Мора с корзиной грязного белья. Черный, смешанный с копотью пот блестел на ее голых плечах и локтях, тяжелые груди колыхались в ослабленном корсаже. Что бы она там ни утверждала, приватно или на людях — Мора никогда не делала разницы, — он был вовсе не уверен насчет того ублюдка. А вот насчет страсти Моры считать монеты в чужом кармане — более чем. Во всяком случае, Власер истово надеялся умереть свободным.
Кухня ударила в нос запахом жареной крови и горелого жира, желудок Власера сжался в спазме и затрепыхался в горле, он упер руки в бока и окинул взглядом длинное темное помещение. Кухонная девушка в спешке выскребала котел, то и дело слизывая с пальцев жир. Она была молоденькая, Власер некоторое время повспоминал ее имя, однако решил удовольствоваться простым «эй!».
— Герцог сказал, где-то здесь у вас тот молодчик, что его дочку спас.
Она дернула плечом в сторону, этот жест можно было истолковать как брезгливый, однако Власер только ухмыльнулся. Он этот жест знал.
— Там, — резко сказала она. — Учти только, петушок с гонором.
Власер изобразил более громкий вариант «эй!».
Из темного угла, отдаленного и от теплой печи, и от грязных, полных объедков мисок и блюд, и, если уж на то пошло, от не слишком одетой красоточки у котлов, совсем не того угла, какой выбрал бы он сам, кабы ему пришлось коротать здесь время, возник высокий, угловатый, почти бесплотный силуэт. Тень среди теней. Он не спешил, и Власер озлился. То, что герцог вздумал равнять виллана с его бравыми, что ни день тренирующимися на военном дворе парнями, выглядело в его глазах прямым оскорблением сословию… и уж конечно, не герцог за него ответит.
Когда тот парень — Марк, кажется — неохотно выступил на свет, Власер почувствовал легкое недоумение. Он ожидал увидеть совсем иное лицо. Туповатое, может быть, округлое, нечеткое, расширяющееся книзу. Или что-то егозливое, с мужицкой хитрецой. А этот был… непонятный. Он бы его не взял по своей воле. Власер не любил командовать теми, кто непрозрачен. Кроме того, по опыту знал, что хуже нет — иметь под началом лорда. Объяснить нельзя словами, да он и не знал таких слов, просто видел, что — из тех.
— И волосат же ты, брат, — слегка растерянно произнес он.
— Пусть не скажет, будто ему не предлагали постричься, — подала голос девица. — Да мы для него, видать, нехороши. Может, хочет, чтобы это белые ручки сделали?
Парень промолчал, будто глухой, а Власер внезапно взбесился.
— Ты! — рявкнул он, перегибаясь через стол и хватая поскребушку за вырез сорочки, так что не слишком туго затянутый шнурок и вовсе лопнул. — Болтай о чем хочешь, тряпка, но чтоб про барышню я не слыхал! Услышу еще — шкуру спущу, никого не спрошу.
Она охнула и осела, спрятавшись под столом, когда он ее выпустил. Не то чтоб он любил пугать, но во всем должен быть порядок. Он бы не потерпел, чтобы каждая чернавка Вишенку срамословила.