- Это Брюллов?! - живейшая реакция учеников на их лицах была красноречивее всяких слов и восклицаний. Вошел Брюллов, небольшого роста, хорошо сложенный, с превосходной головой, точно с ожившей античной скульптуры, с вьющимися белокурыми волосами, голубоглазый, во всей силе молодости и гения, за которым, как некогда за Рафаэлем, следовала свита из именитых лиц и художников.
Оркестр грянул, поначалу даже весьма нестройно из-за волнения и усердия, но вскоре все лучше и гармоничнее зазвучала музыка. Из хора учеников выделился один, как корифей из древнегреческой трагедии, так и назовем его.
Брюллов стоял неподвижно, - как писал впоследствии Мокрицкий, не сводивший глаз с виновника торжества, - наклонив немного свою прекрасную голову, в глазах у него блистал тихий восторг, а торжественная улыбка придавала его лицу невыразимую прелесть.
"Да здравствует Брюллов!" - пронеслось по античной галерее и громкое "Ура!" сопровождало художника до залы, где был накрыт стол, роскошно убранный цветами. Неподдельный восторг юношей воодушевил всех. Важное безмолвие почетных гостей и членов Академии, украшенных звездами, не без зависти и досады вовлеченных в торжество гения живописи, уступило место всеобщему оживлению. Полковой оркестр гремел торжественным маршем, и вдруг вся шумная масса старых и молодых художников, перешагнув порог угловой комнаты, где, занимая всю ширину ее стены, висела картина "Последний день Помпеи", смолкла, обращая глаза с полотна на ее создателя, созерцавшего свой труд в новом месте, при новом освещении.
Что должен был испытать в сей миг художник? Брюллов со свойственной ему впечатлительностью ощутил в одно мгновенье все самые вдохновенные и мучительные этапы работы над картиной от первой прогулки по городу, откопанного археологами, и рождения замысла, странно что никому из живописцев не приходившего в голову, до мучительнейших переживаний за тех, чьи позы запечатлела лава, сжигая тела заживо, и вот они оживали в его рисунках, под его кистью за миг, как пепел и лава обрушатся на них, охваченные страхом, полные еще жизни, а женщины еще более прекрасные, чем когда-либо, - и это было не просто землетрясение, не просто извержение вулкана, а гибель целого мира: красота Греции, расцветшая по всему Средиземноморью, благодаря завоеваниям Рима, исчезала под пеплом и лавой, как вскоре христиане и варвары окончательно сокрушат ее.
Казалось, окончательно, но сама же природа, вновь и вновь расцветающая, подсказывала, что возможно и необходимо возрождение красоты и жизни, и художник возродил античный мир, пусть и в последний миг перед его исчезновением. Это была изнуряющая, мучительная, когда он, бывало, падал без сил, и вдохновенная, упоительная работа, исполненная муки наслаждения, как любовь, но превосходящая ее страсть творца.
Полковой оркестр играл во все время обеда. Были предложены тосты президентом Академии художеств за здоровье государя императора и всей его фамилии, как покровителей изящных искусств, - музыканты играли туш, - за здравие Брюллова, оправдавшего надежды правительства и поддержавшего успехами своими в живописи хорошее мнение в чужестранных государствах об оных, - туш, - Брюллов предложил тост за наставников, - туш, - были предложены тосты за здоровье литераторов и особенно тост в честь присутствующих господ Жуковского и Крылова, - туш!
Тут художники из цветов, которыми был украшен стол, сплели венок, чтобы надеть на голову виновника торжества, но Брюллов решительно воспротивился, выказывая свой нетерпеливый и независимый характер, но тотчас найдя выход из положения: он убедил художников, что венок по праву принадлежит его и многих других из них наставнику А.И.Иванову, отцу Александра Иванова, и старик был увенчан венком.
Так закончилось это торжество и празднество в стенах Академии художеств, единственные в своем роде.
Эта общественная активность не могла пройти мимо внимания государя императора, он распорядился, чтобы художника привезли в Зимний дворец. Какая честь! Карл Брюллов и робел, и встряхивал с себя робость, для него непривычную. Он был мал ростом, но атлетически сложен. Говорят, у него было прекрасное лицо: все черты были необыкновенно тонки и правильны, а профиль мог напомнить только голову Аполлона, так хорошо изображенную в античных камеях. Волосы белокурые, курчавые, красивыми кольцами окружали лицо. Лоб высокий, открытый; на нем был отпечаток творческой его силы и гениального соображения; глаза и брови придавали всей физиономии необыкновенное выражение. Невозможно поверить, чтобы голубые глаза могли владеть таким быстрым и глубоким взглядом. Они, казалось, сыпали искры, когда он говорил горячо и когда слова его были выражением чувств восторженных.
Таким увидела Карла Брюллова спустя два года в Петергофе молодая девушка, когда он писал портрет ее матери; поверим ей. И вот он шел по залам Зимнего дворца, отчасти ему знакомым, с прекрасным собранием картин, и его провели в кабинет императрицы, где были только государь и государыня. Очевидно, сама императрица Александра Федоровна пожелала увидеть художника, картину которого "Последний день Помпеи" она ездила смотреть в Академию художеств. Но государь, высокий, как великан возвышающийся над художником, который казался прекрасным, как херувим, не дал императрице рассыпаться в похвалах, даже поклониться посетителю как следует, хотя он не знал, как следует, встретил словами:
- Я хочу заказать тебе картину, - с милостивой улыбкой отходя в глубину кабинета, туда, где в кресле у столика с книгами сидела императрица, постаревшая за эти годы, - Брюллов где-то ее видел, еще в те времена, когда ее выдали замуж не за наследника русского престола Константина, а за Николая, который, благодаря случаю, при громе пушек на Сенатской площади занял трон, - высокая, худая, но сохранившая улыбку и живость движений молодой женщины. Однако ей не дали сказать, она невольно ограничилась лишь улыбкой и телодвижениями, не лишенными изящества.