"...свет и прекрасные дамы оказывают мне слишком большую честь, уделяя мне так много внимания! Предполагают, что я была причиной того, что состоялась эта несчастная дуэль. А я совершенно уверена, что оба собеседника во время своей ссоры вовсе не думали обо мне. К несчастью, казалось, что оба молодых человека ухаживали за мной. Что я положительно знаю, так это то, что они меня в равной степени уважали. Я их обоих очень любила, и я могу сказать об этом любому, кто захочет услышать это. Так что же в этом плохого, спрашиваю я Вас? Они много раз слышали от меня, что я не выйду вновь замуж. Таким образом, у них не было никакой надежды. И потом каждый из них знал всю глубину моего дружеского расположения к другому. Я этого не скрывала. И я не видела в этом ничего, заслуживающего порицания.
Что касается этой дуэли, то мое поведение никоим образом не могло дать повод для нее, так как я всегда была одинакова как по отношению к одному, так и по отношению к другому. Эрнест, говоря со мной о Лермонтове, называл его "ваш поэт", а Лермонтов, говоря о Баранте, называл его "ваш любезный дипломат". Я смеялась над этим, вот и все".
Мария Алексеевна в одном бесспорно права: она не могла быть причиной дуэли, то есть не она дала повод к дуэли, - но это отнюдь не от того, что она обоих очень любила, хотя, кажется, есть разница между поэтом с гениальным даром и просто молодым человеком 21 года, и не от того, что у них не было никакой надежды. И есть большая разница в данном контекте между выражениями "ваш поэт" и "ваш любезный дипломат".
Мария Алексеевна продолжает: "Меня бесконечно огорчает отчаяние госпожи Арсеньевой, этой замечательной старушки, она должна меня ненавидеть, хотя никогда меня не видела. Она осуждает меня, я в этом уверена, но если б она знала, как я сама изнемогаю под тяжестью только что услышанного! Мадам Барант справедлива ко мне, в этом я уверена. Она читала в моей душе так же легко, как и в душе Констанции < дочери >, она знала о моих отношениях с ее сыном, и она не может, таким образом, сердиться на меня из-за его отъезда. Эта семья мне очень дорога, я им многим обязана".
Поверим, но уже поэтому княгиня Щербатова не могла относиться одинаково совершенно как по отношению к одному, так и по отношению к другому. Это всего лишь версия, которая однако о многом говорит. Если и предположить, что Лермонтов был влюблен в княгиню Щербатову и выразил свое восхищение ею в стихотворении "На светские цепи...", полагать, что и она была влюблена в него, нет никаких оснований. Вездесущий А.И.Тургенев после встречи с княгиней Щербатовой в Москве записал: "Смеется сквозь слезы. Любит Лермонтова". Теперь мы знаем, что она очень любила обоих молодых людей; понятно, Мария Алексеевна не говорила с Тургеневым о Баранте, иначе он мог бы вынести и другое суждение: "Смеется сквозь слезы. Любит Баранта".
Если бы княгиня Щербатова любила Лермонтова не так же, как и Баранта, а по-настоящему, как решил Тургенев, ей бы мало было дела до сплетен, она бы, помимо горя из-за утраты сына, лишь беспокоилась бы об участи поэта, ничуть не думая о Баранте и его семье. Все это говорится не в упрек Марии Алексеевне: помимо несчастий, постигших ее, она оказалась вся в плену досужих сплетен вокруг дуэли и собственных предположений, ожидая почему-то ненависти со стороны родных Лермонтова, а понимание - со стороны Барантов. Здесь скорее проявилась досада или неприязнь к поэту, который разрушил ее сверкающий мир с новым - после годичного траура по мужу - явлением в свете. Ей в голову не приходит, что это сделал ее любезный дипломат.
Приехав в Москву, Лермонтов почти тотчас получил записку от княгини Щербатовой с настоятельной просьбой навестить ее. От Антуанетт Блудовой он знал о смерти сына Марии Алексеевны и об ее тревогах по поводу дуэли, совершенно напрасных, а также о том, что она именно его считает виновником дуэли: "из-за хорошего воспитания", какое ему дали.
После первых слов сочувствия и внимания Лермонтов в мундире Тенгинского пехотного полка, с красным воротником без всякой нашивки, прямо сказал:
- Вы сочувствуете Баранту, не мне, хотя заносчивость характера проявил не я на этот раз, а француз? Так многие в высшем свете сочувствовали Дантесу, не Пушкину, который погиб, защищая честь своей жены.
- А вы вступились за мою честь?
- Нет, княгиня. Ваша честь безупречна и никто не покушался на нее.
- Так, вы вступились за честь госпожи Терезы фон Бахерахт?
- Нет, ее честь, я думаю, при ней, - расхохотался Лермонтов. - Во всяком случае, чета Барантов весьма привечала ее...
- Так из-за чего же вы дрались?
- Справьтесь у вашего дипломата, из-за чего он вызвал меня на дуэль.
- Так, это он вызвал вас?
- Да. Я думаю, он принял на свой счет мои слова в отношении убийцы Пушкина. Барон обиделся за барона, - расхохотался Лермонтов.
Рассмеялась и княгиня Мария Алексеевна, пребывая в полном недоумении.
- Вам смешно?
- Одного поля ягода.
Тут княгиню позвали, и она, уходя, попросила гостя подождать ее; ее долго не было, а затем разговор пошел по второму кругу.
- Мне писали, что вы сами просились, чтоб вас послали на Кавказ. Какой безумец! - Мария Алексеевна была явно не в себе.
- Княгиня, вы и в гневе неправедном превосходны, - заметил Лермонтов.
- Я не все вам высказала.
- Готов выслушать смиренно.
- Думаете ли вы о вашей бабушке, которая умрет от огорченья и разлуки с вами? И почему мой гнев, это не гнев, а отчаянье из-за всего, что произошло, неправедный?
- Вот почему. Я попросился на Кавказ, чтобы меня не послали на север, как моего друга Раевского после гибели Пушкина. Тогда бы у меня вовсе не было надежды увидеться с вами в Москве.
- Это шутка?
- Неужели у меня спрашивали, куда меня сослать на этот раз? Князя Александра Одоевского после 12 лет каторги из Сибири отправили на Кавказ служить рядовым неужели по его просьбе? Перевели на Кавказ, потому что там идет война. Правда, он погиб не от пули горцев, а умер от лихорадки.
- Тем хуже для меня. Никогда ваши родные не захотят поверить, что я ничего не значила в этой несчастной дуэли и что лишь благодаря хорошему воспитанию, которое они вам дали, вся эта история имела место.
- Какая тонкая ирония! Моим родственникам и не нужно верить или не верить. Моим секундантом был Монго-Столыпин, мой родственник и друг, которому верит моя бабушка. Он знает, что в этой дуэли, вполне для нас счастливой, ни одна женщина не замешана, ни вы, ни мадам Тереза, о которой говорят больше, чем о вас.
- Тем хуже. Вы действовали, как безумцы или как дети, которые ссорятся, не зная почему...
- Вы знаете, дуэль между русским офицером и сыном французского посланника лучше, чем война между Россией и Францией. Все обошлось малой кровью, - расхохотался Лермонтов и собрался раскланяться.
- Лермонтов! Я слышала: вышел ваш роман "Герой нашего времени", говорят, удивительный.
- В самом деле?
Княгиня Щербатова рассмеялась - сквозь слезы, не ведая о том, что самое лучшее в ее жизни произошло: какая она ни есть, поэт обессмертил ее.
Еще одно объяснение ожидало Лермонтова в Москве у Лопухиных. Мария Александровна, держа в руках книжку романа, вместо первоначального восхищения, разразилась упреками:
- Мишель! Это же ребячество! Ну, зачем вам эта родинка?
Алексис благодушно припомнил присказку:
- Неужели нельзя было чем-то заменить?
- Мария Александровна, - со смущением оправдывался Лермонтов. - Я пробовал. Я пишу обыкновенно без помарок, а затем уже ничего невозможно выправить. У меня есть стихотворение...