И ещё один эпилог. Свитки и справочники.
В этой Мерности Наблюдатель любил посмеиваться над неточностью Википедии.
Сейчас он вспомнил отрывок про Симона-волхва:
«Симон Волхв, несомненно, был причастен эллинистическому образованию, но прямая принадлежность ему теософского сочинения «Великое изъяснение» (др.-греч. «Μεγάλη απόφασις»), откуда значительные отрывки приводятся в Философумене, подвергается сомнению; во всяком случае достоверно, что это любопытное сочинение, при религиозно-мистическом содержании пропитанное философскими понятиями Гераклита, Эмпедокла, Аристотеля и стоиков, вышло из среды ближайших последователей Симона.
Абсолютное начало всего возможного и действительного автор «Μεγάλη απόφασις». обозначает как «двойственный огонь – скрытый и явный» (др.-греч. «πϋρ διπλουν – το μέν τι κρυπτόν, το δέ τι φανερον»); первый скрывается во втором, второй возникает из первого; помимо метафорического названия «сверхнебесного огня» (др.-греч. «το πύρ ύπερουράνιον»), абсолютное начало Симона обозначается и философски посредством аристотелевых понятий «потенция и акт» (др.-греч. «δύναμις и ερέργεια»). Первый акт абсолютного начала есть всеобъемлющая «мысль» (др.-греч. «επινοια»), мысленно рождая которую абсолютное определяется как ум и отец. Первая пара сизигия (др.-греч. «συζυγία») – ум и мысль, обращаясь внутренне на себя, развиваются в две другие: звук и название, рассудок и вожделение. Скрывающееся в этих «шести корнях бытия» единое абсолютное первоначало само по себе есть «невидимая сила, непостижимое молчание» («δύναμις σιγή αορατος, άκαταληπτος»); в своей чистой потенциальности, как нераскрывшийся зачаток, или точка бытия, оно есть по преимуществу «малое» («το μικρόν»); но, будучи таковым лишь для видимости, оно становится великим, определяясь в себе как ум и мысль и вечно выводя из себя все дальнейшие определения мира умопостигаемого – а эго мысленно великое становится беспредельным в явлениях реального мира, который развивается по той же схеме активно-пассивных, мужеско-женских сочетаний, как и мир умопостигаемый. Первой сизигии (уму и мысли) соответствуют здесь небо и земля, второй (звуку и названию) – солнце и луна, третьей (рассудку и вожделению) – воздух и вода. Единый подлинный деятель и двигатель всего этого логического и физического процесса есть то же самое абсолютное начало в своей являемости, или «явный огонь», великая творческая сила, «изображающаяся» во всем видимом и невидимом – тот έστώς οτάς, στησόμενος, с которым отождествлял себя Симон Волхв. В «Μεγάλη απόφασις» этот актуальный сущий (ών) бог представлен говорящим предвечной или предсуществующей (προυπάρχουσα) силе божества (абсолютному первоначалу как такому); «я и ты – одно, прежде меня – ты, то, что за тобою, – я». Этот «второй бог» – или всецелая действительность абсолютного – называется также седьмою силою, как завершение всех дел, исходящих из семи корней бытия в горнем и дольнем мире».
Наблюдатель посмеивался. Симеона, как и Будду, трактовали не точно. Всё опять напутали.
И Наблюдатель вспомнил главу из книги Ричарда Баха «Единственная», очень она подходила моменту.
«Мы очутились посреди луга. Казалось, что вокруг нас плещется изумрудное озеро, заключенное в чашу из гор. В малиновых облаках пламенел закат. Швейцария, тут же решил я, мы приземлились на открытке с видом Швейцарии. В долине, среди деревьев были разбросаны домики с остроконечными крышами, белела колокольня. По деревенской дороге тащилась телега. Ее тянул не трактор и не лошадь, а животное, похожее издали на корову. Поблизости не было не души, а на лугу – ни дорожки, ни козьей тропки. Только озеро травы с васильками, да горы с заснеженными вершинами стояли безмолвным полукругом. – Слушай, зачем, по-твоему… – начал я. – Где мы? – Во Франции, – не задумываясь, ответила Лесли, и прежде чем я успел спросить, откуда она это знает, Лесли шепнула: Смотри! Она указывала на расщелину в скале, где возле небольшого костра стоял на коленях старик в одеянии из грубого коричневого полотна. Он работал паяльной лампой – перед ним по камням плясало яркое бело-желтое пламя. – Что это он здесь паяет? – удивился я. Лесли посмотрела на старика. – Он не паяет. – Мне показалось, что она говорит так, словно эта сцена не происходила у нее перед глазами, а всплывала в ее памяти. – Он молится. Она направилась к старику, а я пошел за ней, решив больше не задавать вопросов. Может быть, в этом отшельнике она увидела себя. Мы подошли поближе – там, конечно же, никакой паяльной лампы не было. В метре от старца над землей беззвучно пульсировал столб ослепительного солнечного света. – …и в мир отдашь ты то, что было тебе передано, – донесся удивительно добрый голос. – Отдашь тем, кто жаждет познать правду о том, откуда мы приходим сюда, зачем мы существуем, узнать о том пути, который мы должны пройти по дороге к нашему вечному дому. Мы остановились в нескольких метрах от старца, ошеломленные этим зрелищем. Однажды, много лет назад, я уже видел этот сияющий свет. Тогда я был поражен, случайно, краешком глаза увидев то, что по сей день я называю Любовью. Сейчас мы видели точно такой же свет, он был настолько ярок, что мир вокруг казался призрачным видением. А затем свет погас. На том месте, где он полыхал, на земле лежал свиток золотистой бумаги. Старик безмолвно стоял на коленях, не догадываясь о том, что мы были рядом. Лесли шагнула вперед и подняла с земли мерцающий манускрипт. Мы ожидали увидеть руны или иероглифы, но слова были написаны по-английски очень красивым почерком. Конечно, подумал я. Старик прочтет этот свиток по-французски, а перс на фарси. Значит, он содержит в себе откровение – доносит до нас не слова, а идеи. "Вы – существа света", – прочли мы. "Из света вы пришли, в свет вы уйдете, и каждый пройденный вами шаг озаряет свет вашей бессмертной жизни". Она перевернула страницу. По вашему собственному выбору сейчас пребываете вы в мире, вами же созданном. Что держите в сердце своем, исполнится, чему поклоняетесь, тем вы и станете. Не бойтесь и не приходите в смятение, увидев призраков тьмы, личину зла и пустые покровы смерти – вы сами выбрали их себе в испытание. Они – камни, на которых оттачиваете вы остроту граней вашего духа. Знайте, что реальность мира любви незримо всегда подле вас и в любой момент вам даны силы преобразить ваш собственный мир тем, чему вы научились. Страниц было очень много, несколько сотен. Мы в благоговении перелистывали свиток. Вы – сама жизнь, находящая новые формы. И пасть от меча или долгих лет вы можете не более, чем погибаете вы на пороге, переходя из одной комнаты в другую. Каждая комната дарит вам свое слово – вам его высказать, а каждый переход свою песню – вам ее спеть. Лесли посмотрела на меня, ее глаза светились. Если эти слова так тронули нас, пришедших из двадцатого века, подумал я, как же сильно они могут подействовать на людей, когда на дворе какой-то там… век двенадцатый! Мы вновь обратились к рукописи. Никаких ритуалов, никаких указаний, как надо поклоняться, нет обещаний ниспослать огонь и разрушение на врагов и всякие напасти на неверующих, нет жестоких варварских богов. Нет и упоминания о храмах, священниках, прихожанах, хорах, богоугодных одеждах и святых днях. Этот свиток был написан для исполненного любовью существа, живущего в каждом из нас, и только для него. Если эти идеи выпустить в мир в этом веке, подумал я, дать ключ к осознанию нашей власти над миром иллюзий, освободить от пут силу любви, то ужас исчезнет, и тогда мир сможет обойтись без Темных Веков в своей истории! Старик открыл глаза, заметил нас и встал. В нем не было страха, будто он уже успел прочитать этот свиток. Он глянул на меня, потом пристально посмотрел на Лесли. – Я – Жан Поль Леклерк, – сказал он. – А вы – ангелы. Не успели мы прийти в себя от изумления, как услышали его радостный смех. – А вы заметили, – спросил он, – Свет? – Наитие! – сказала моя жена, вручая ему золотистые страницы. – Воистину, наитие. – Он поклонился, словно вспомнил ее, и она, по меньшей мере, была ангелом. – Эти слова – ключ к истине для любого, кто их прочтет, сама жизнь – для тех, кто их услышит. Когда я был еще совсем маленьким, Свет обещал, что этот свиток попадет ко мне в ту ночь, когда придете вы. – Они изменят этот мир, – сказал я. Он с удивлением посмотрел на меня. – Нет. – Но они были даны тебе… – …в испытание, – закончил он. – Испытание? – Я много путешествовал, – сказал старец, – изучал писания многих верований, от Китая до земель викингов. – Его глаза блеснули. – И несмотря на все мои изыскания, кое-чему я все же научился. Каждая из великих религий берет свое начало из света. Однако утверждать свет могут только сердца. Бумага не может. – Но в ваших руках… – начал я. – Вы должны это прочесть. Это прекрасно! – В моих руках бумага, – сказал старец. – Если выпустить эти слова в мир, их поймут и полюбят те, кто уже знает их истинность. Но перед тем, как подарить их миру, мы должны их как-то назвать. А это их погубит. – Разве дать название чему-то прекрасному – значит погубить? Он удивленно посмотрел на меня. – Нет беды в том, что мы даем название какой-нибудь вещи. Но дать название этим идеям – значит соз