Издав крик, больше похожий на недосказанное проклятье, ворона ринулась прямо на людей. Филипп не успел ничего сообразить, как где-то совсем рядом раздался мокрый хруст, и на лицо брызнула теплая кровь. Птица разбилась о башню.
Анфиса спокойно проследила, как кровавый ком костей и перьев отлип от стены, оставив после себя темное пятно, и полетел вниз. Затем глянула на короля:
— Зря ты высунулся. Она могла бы задеть тебя.
И, достав носовой платок, королева стала вытирать ему лицо.
— …П-почему она разбилась?! — наконец выдавил Филипп.
— Должен же был хоть кто-то оправдать сегодняшний траур.
— Траур по вороне?!
— Не только. Просто я терпеть не могу, если кто-то веселится, когда мне плохо.
— Тебе плохо? — забеспокоился Филипп.
— Да! — капризно заявила Анфиса. — У меня режутся зубки. Чего ты на меня уставился? Нет, не вторым рядом. Все намного серьезнее. Зубы мудрости. Слыхал про такие?
Король облегченно вздохнул и пошутил:
— Наконец-то ты поумнеешь.
Но, случайно наткнувшись взглядом на кровавый блин внизу, посерьезнел опять:
— Я знаю: это ты ее заставила, — кивнул он на вороньи ошметки.
— А тебе конечно же ее жаль!
— Не в том дело. Матильда, я никак не могу понять, почему тебе все так легко удается? Почему самые невероятные твои фантазии тотчас сбываются? Почему все твои поступки и все отчаянные игры, затеваемые тобою, кончаются обязательно в твою пользу?!
— Потому что я всегда играю ва-банк.
— Хорошо. Допустим, судьба столь невероятно благосклонна к тебе. Но люди? Они бессильны против тебя. Ты шутя повелеваешь целыми толпами. Это невозможно. Жизнь становится бессмысленной, когда то, что могло стать аферой века, с твоей легкой руки совершается каждый день! Скажи, тебе не кажется это странным? Я никогда не поверил бы в подобное, если б сам не являлся прямым свидетелем, как столь небывалое могущество принадлежит одному-единственному, вполне реальному человеку!
— Не понимаю, что тебя здесь столь удивляет, — пожала плечами Анфиса. — Это всего-навсего игра. Которая, кстати, начинает мне приедаться. Когда с вами играешь, вы становитесь слишком примитивными. Скажи, как можно так быстро принимать чужие правила?! Неужели в вас нет ничего своего, что вы любили бы и за что бы боролись? Вы никогда не умели играть и всегда довольствовались тем, что у вас есть, считая это золотой серединой: «звезд с неба не хватаю», но «у других бывает и хуже». Так почему же вас удивляет, что мне все так легко удается? Ведь вы никогда не пробовали жить иначе. Было страшно что-то менять. Охватывал ужас, что если все отдать, то ничего не останется. Вам и в голову не приходило, что у вас уже ничего нет. Вы просто пустые безвольные футляры для чужой фантазии. Мои игрушки, которые слишком быстро надоедают.
Король уже в начале ее объяснений перестал понимать хоть что-то и теперь только растерянно моргал:
— Какие игры, Матильда? О чем ты говоришь? Мы живем в реальном мире!
— Вы, может, и живете, — буркнула Анфиса. — А я играюсь.
— И чем же, по-твоему, наша жизнь отличается от твоей игры? — раздраженно спросил Филипп.
— В игре можно все делать по-своему. В ней можно не только менять, но и вообще исключать то, что тебе не нравится. Не понимаешь? Ну хорошо, давай на примере: у меня есть одиннадцать братьев.
— Тринадцать, — поправил Филипп.
— Не важно. Последние два не в счет: один — придурок, другой — слишком много себе позволял. Так вот — одиннадцать братьев. Прежде чем их встретить, я должна была их сначала найти. Как бы в данном случае поступили вы? Стали бы действовать по плану: «Искали. Искали. Искали. Нашли». Достаточно глупо, не говоря о пустой трате времени. Я в подобной ситуации опускаю все ненужное. Мой план гениально прост: «Нашла».
— Да-а? — Король давно уже не слушал ее и только с наслаждением наблюдал, как она с привычной жестикуляцией что-то увлеченно объясняет.
— Матильда, — обратился он к жене. — I want you.
— А я нет, — отозвалась королева, отталкивая от себя его жаждущие губы. — Филя, вот я все думаю, не завести ли тебе любовницу?
— Чего? — не понял Филипп, находясь еще во власти желания.
— Подружку, говорю, тебе надо завести. Изливал бы на нее свой любовный пыл.
— Ты не любишь меня? — прошептал Филипп, глядя в ее безжалостные глаза. — Я тебе противен?
— Когда ты вот так себя ведешь, скажу честно, в тебе мало приятного.
— Но ведь я люблю тебя! — с жаром возразил Филипп.
— Опять любовь! — фыркнула Анфиса. — Что может быть глупее!