— Мягки? — насмешливо перебила ее горбунья. — А я-то думала, что ты оставила живыми афинянку и княжичей, чтобы держать их заложниками на случай мести Царицы Вьюг.
— Конечно, и это имелось в виду. Но теперь это не так важно; после успеха наших сестер у Симплегад ее месть уже не так страшна. Нет, теперь пора положить всему этому предел. Заговорщиков, конечно, на кол, как и прежних; но афинянку и княжичей я сегодня же велю отравить и пронести их тела для похорон по всему городу: пусть убедятся все недовольные в бессмысленности своих мечтаний.
Она опять зашагала по хороме; вдруг зоркая наблюдательница заметила, что ее поразила какая-то мысль; действительно, она опять остановилась.
— Во всем этом одно для меня непонятно. Княжичи заключены в пещере отвесной приморской скалы; ее узкое отверстие заделано крепкой железной решеткой, оно доступно только крылатым Гарпиям, которые через него подают им их пищу; и никто из посторонних об этой пещере не знает. Еще надежнее место заключения бывшей княгини в подземелье под разрушенным дворцом. Как же могли эти безумцы мечтать об их освобождении?
Горбунья загадочно улыбнулась; но прежде чем она могла ответить, в хорому вошла старшая спальница.
— Княгиня, — сказала она, — тут стоит посланец от твоего совета.
— Чего ему надо? — с досадой спросила Идая.
— Совет просит тебя, если состояние твоего здоровья не дозволяет тебе выйти к нему, распустить его по домам.
— Пусть скажет совету, что я очень тронута его заботой о моем здоровии, но что он тревожится понапрасну; меня задержали важные государственные дела, но я сейчас к нему выйду.
— Распустить я вас распущу, — сказала она, когда спальница ушла, — притом надолго; пора покончить и с этим последним новшеством афинских времен. Дайте мне только провести мою новую меру — храм нашим Гарпиям на вершине мыса, что над городом, — а затем скатертью дорога… Но, Пефредо, ты как-то странно улыбнулась на мой вопрос; скажи, что тебе известно.
— А вот что: все нити всех заговоров держит в своих руках одна особа, и эта особа — твоя свекровь, черная княгиня.
— Как? Амага? Ты в этом уверена?
— Как и в том, что я Пефредо, безобразнейшая из Гарпий.
— А, вот как. Прекрасно, матушка-свекровушка, это по-скифски. Научилась, видно, у своего лесника пни выкорчевывать: сначала за меня против нее, затем за нее против меня. Посмотрим, однако, кто кого перехитрит. Кстати о леснике, как поживает Финей? Рад небось отдыху, который ему предоставили Гарпии. Ест вовсю?
— Вряд ли. Он очень ослаб за последнее время. Все сидит, опершись на свой уставленный яствами стол, ничего не трогает и словно куда-то смотрит своими темными глазами. Иногда губами шевелит, словно говорит что-то кому-то.
— А ты подслушала, что он говорит?
— Да все одно и то же: «Радость моя, невеста моя, как люблю я тебя!»
Идая рассмеялась.
— Ну, и пусть любит на здоровье. Тоже жених, нечего сказать. Впрочем, он не на моей совести: пусть пеняет на своего тестя, Горного Царя… Однако пора наконец выйти к этим мудрецам. Итак, лишь только вернутся сестры, скажи им, чтобы покончили с заключенными: чем скорее, тем лучше.
Она надела свою красную кику и направилась к выходу. У одного из преддверных столбов хоромы она заметила старуху всю в черном: согбенная, опираясь на свой посох, она с напряженным вниманием следила, казалось, за каждым движением повелительницы.
— Ты здесь зачем, старая ведьма? Опять, видно, подслушивать пришла?
— Пришла узнать, невестушка, не будет ли какого распоряжения от твоей милости? — льстиво ответила старуха, еще ниже сгибая свой стан.
Изволь приходить, когда за тобой будет послано. А теперь вон, через черную дверь!
С этими словами она прошла мимо нее, обливая ее, точно едким рассолом, гневно-презрительным взором своих колючих глаз.
Старуха невольно подалась назад. Когда Идая прошла, она внезапно выпрямилась и стремительно метнула по направлению к ней свою правую руку, расправляя ее пальцы.
— Все пять тебе в глаза! — прошептала она.
После этого и она медленными шагами удалилась к указанному выходу — черной двери в задней половине дворца.
— Я заставила вас ждать, бояре, — обратилась Идая к своему совету, — но не по моей вине: важные меры, которые я имею вам предложить, требовали подготовительных справок, совещаний и распоряжений.
Угрюмое настроение совета не прояснилось после этих слов. «Справок, это понятно, — сказал старший боярин вполголоса, — но что касается совещаний и распоряжений, то ради них, казалось бы, и созывается совет».
Идая насупила брови. «Погоди же, крамольник! — подумала она. — Я тебе припомню эти слова!» Все же она, точно не расслышав его замечания, продолжала, обращаясь ко всем:
— Во-первых, тот новый заговор, о котором вы, вероятно, уже слышали. Преступники пойманы с поличным, с оружием, хранение которого запрещено, и показания моих доносчиков, а равно и некоторых из них самих, данные под пыткой, не оставили сомнения в смысле и цели их заговора. Я уже распорядилась, чтобы их казнили; надеюсь, что и вы не откажетесь подтвердить этот приговор.
Глухой ропот послышался в совете.
— Прости нас, матушка-княгиня, — возразил старший боярин, этот раз громко и вставая с места, — но князь-страдалец Финей предоставил боярскому совету все суды о жизни и смерти граждан.
Уста Идаи искривились недоброй улыбкой. «Граждан! — подумала она. — Вот тоже наследие нелепых афинских времен!» — «Ты прав, боярин, — сказала она громко, — но заговорщики, стремящиеся к свержению законной власти, этим самым перестают быть гражданами и становятся врагами народа. К тому же я вам говорю, что суда здесь и не требовалось: преступники пойманы с поличным, приговор был предрешен схожими случаями в прошлом, а быстрота возмездия — лучшее средство пресечения таких же преступлений в будущем. Кто судит иначе, тот сам становится на сторону крамольников. Итак, дальнейших возражений нет?»
Ропот продолжался, но охотников возражать действительно не было. Два-три боярина выразительно указали другим на несколько пустых мест в рядах советских кресел.
— Приговор утвержден, — заключила Идая. — Затем второе дело. Вы знаете, что несчастный темный князь, под влиянием своей афинской жены, задумал обезобразить наш город храмами на эллинский лад в честь своих не столько скифских, сколько эллинских богов; самый пышный должен был возвышаться на приморской скале, господствующей над городом, и принять кумир родной богини этой втируши. Теперь времена другие; храмы я с вашего согласия приказала отчасти разрушить, отчасти превратить в тюрьмы, застенки и другие необходимые учреждения; что же касается нагорного, то я предлагаю достроить его, но с тем, чтобы поселить в нем могучих покровительниц нашего народа и признанной им власти, почтенных Гарпий с лесной пещеры…
Но внезапно усилившийся ропот прервал ее слова; все говорили громко и вместе, но все во враждебном предложению духе. Тщетно княгиня стучала по полу своим княжеским посохом, тщетно пыталась она продолжать свою речь; как она ни краснела от всех этих потуг — шум не унимался.
Вдруг ей пришел на помощь другой шум, раздававшийся сначала глухо, как отдаленный прибой, затем все явственнее и явственнее с площади и близких улиц. Но это был уже не столько шум, сколько крик — крик многих сотен голосов:
— Аргонавты! Ясон и аргонавты!
Румянец гнева вмиг сошел с лица Идаи: она побледнела и судорожно схватилась за сердце.
«Аргонавты? — подумала она. — А Симплегады? Значит, они спаслись от них? Но как же могли они на своем корабле опередить моих сестер?»
Долго ей, однако, раздумывать не пришлось; наружная дверь сени распахнулась обоими створами зараз, и вошло, сопутствуемое избранной толпой скифской молодежи, пятеро аргонавтов — оба Диоскура, Орфей, Пелей и во главе всех сияющий Ясон. Точно на гребне волны были они вынесены между рядами вскочивших со своих мест старцев к самому престолу Идаи.
— Могучая княгиня, — начал Ясон, когда волнение улеглось, — от имени своего и своей дружины я прошу у тебя и у вас, скифские мужи, гостеприимства для краткого отдыха на нашем трудном пути к колхидскому царю Ээту.