— Иду, Господи, уже иду.
Недавно взошедшая полная луна отбрасывала ртутную. дорожку на пролив Каттегат и заливала призрачным светом иней на крышах домов, но две перекрещенные улицы Элса были погружены в густую тень. На ночь окрестности деревушки превращались во владения волков и троллей. Странно молчаливыми, словно боялись лаять, были и собаки. И ночь стояла настолько тихая, что можно было расслышать малейший шорох.
Что там за глухой стук? Копыто? Не Адский ли Конь пасется среди могил?
Но нет. Окутанные облаком своего дыхания, перед ним стояли четверо. Отец Кнуд ахнул и перекрестился. Он никогда не видел водяных — кроме того, который заходил в церковь. Да еще издалека в молодости, ставшей теперь лишь чудесным сном. Но кем же еще могли они быть? Лица высокого мужчины и женщины были вылеплены не совсем как у людей, у мальчика не так явно, а маленькая девочка почти не отличалась от человека. Но с нее тоже капала вода — поблескивая, стекала с накидки из рыбьей кожи, и она тоже сжимала гарпун с костяным наконечником.
— Вы... вы должны были уйти, — пробормотал священник. Его голос в морозной тишине прозвучал пискливо.
— Мы — дети Агнетты, — сказал крупный молодой мужчина. Он говорил по-датски с ритмичным акцентом (воистину — заморским, мелькнуло в голове Кнуда.) — Заклинание не коснулось нас.
— Не заклинание — святой экзорсизм... — Кнуд призвал на помощь Господа и расправил узкие плечи. — Умоляю вас, не гневайтесь на селян. Они не сами это проделали и не желали этого.
— Знаю. Мы спрашивали... друга... о том, что произошло. Не бойтесь. Скоро мы уйдем. Но сперва хотим отдать на ваше попечение Ирию.
Священник приободрился, услышав эти слова, а заодно и разглядев, что голые ноги гостей имеют людскую форму и не оставляют глубоких следов: значит, вес их тел отнюдь не огромен. Кнуд пригласил всех войти.
Четверо переступили порог, сморщив носы от вида застарелой грязи и от запахов, царивших в единствен ной комнатке дома. Священник раздул огонь, поставил на стол хлеб, соль и пиво, дождался, пока гости усядутся на скамью, и сам сел на стул, готовясь к разговору.
Он оказался долгим, но закончился добром. Отец Кнуд пообещал сделать для девочки все, что в его силах. Братья и сестра немного задержатся, чтобы в этом убедиться, а он должен каждый вечер отпускать Ирию на берег для встречи с ними. Священник умолял их остаться на берегу и принять крещенье, но они отказались. Потом они поцеловали сестру и ушли. Она плакала, беззвучно и безнадежно, пока не уснула. Священник перенес ее на постель, а сам застелил скамью тем, что нашлось в доме.
На следующий день настроение Ирии улучшилось, и с каждым новым днем она становилась все веселее, пока к ней не вернулась прежняя живость. Однако ребенок поначалу держался все-таки отчужденно, боясь признать, что в нем течет чужая кровь. Но отец Кнуд отнесся к девочке со всей добротой, какая только была возможна при его бедности. Несколько помогали ему дары моря — рыба и устрицы, которые приносили родные Ирии.
Девочке земля казалась столь же новой и необыкновенной, как сама она — деревенским детям. Но вскоре ее уже окружала шумная стайка резвящихся ребятишек. Что до работы, то она ничего не знала о ремеслах людей, однако желала им научиться. Марен Педерсдаттер попробовала обучить ее работе на ткацком станке и сказала затем, что девочка может стать незаурядной мастерицей.
Тем временем священник послал в Виборг молодого гонца узнать, что делать с девочкой и можно ли крестить полукровку. Он молился, чтобы ему позволили сделать это, так как не представлял, что в противном случае станет с его бедной любимицей Посланник не возвращался несколько недель — должно быть, в епархии копались во всех книгах. Наконец он вернулся — на коне, в сопровождении стражников, церковного секретаря и самого ректора.
Кнуд рассказал Ирии о христианстве и Господе, и она выслушала его в молчании, широко раскрыв глаза. Теперь же архидиакон Магнус встретился с ней в доме священника.
— Истинно ли ты веруешь в единого Бога? — рявкнул он. — В Отца и Сына, который есть наш Господь и Спаситель Иисус Христос, и в Святого Духа, исходящего из них?
Ирия вздрогнула от его суровости.
— Верую, — прошептала она. — Я не очень хорошо все это понимаю, но все равно верую, добрый господин.