Но спрут теперь был обездвижен, и они поплыли к тому месту, где пульсировала и дергалась исполинская голова, щелкая клювом под стиснувшими ее путами, а под сетью клубком змей извивались щупальца. Сквозь мутную темноту они взглянули в его широкие настороженные глаза. Спрут перестал биться, и слышался лишь шорох протекающей сквозь его жабры воды. Он уставился на них немигающими глазами.
— Ты был храбр, наш морской брат, — сказал Тауно. — И потому знай, что мы убьем тебя не ради корысти.
Он выбрал правый глаз, Кеннин — левый, и каждый из них вонзил по гарпуну до самого конца древка. Но спрут не перестал дергаться; они пустили в него вторую пару гарпунов, затем и оружие Эйджан. Кровь спрута и его муки заставили их быстро отплыть в сторону.
И вскоре все кончилось. Какое-то острие достигло мозга и пронзило его.
Полукровки поплыли из Аверорна к солнечному свету. Вырвавшись на воздух, они увидели шлюп, качающийся на крутых волнах, поднятых схваткой в глубине. Тауно и Эйджан даже не стали тратить силы на освобождение легких, хотя воздухом им было дышать легче, чем водой. Они остались на поверхности, слегка пошевеливая руками, позволяя океану успокаивать и баюкать их стонущие от боли тела — оба упивались наслаждением жизнью. Лишь более молодой Кеннин крикнул столпившимся у борта побледневшим матросам:
— Мы победили! Спрут мертв! Сокровища наши!
Услышав его слова, Нильс вскарабкался по выбленкам и закукарекал. Из глаз Ингеборг брызнули слезы. Моряки испустили подозрительно короткий торжественный крик и после этого поглядывали в основном на Ранильда.
В волнах мелькнули две стайки дельфинов — им не терпелось узнать новости.
Но дело еще не было доведено до конца. Ранильд передал пловцам длинный канат с грузом и крюком на конце и привязанным к нему мешком. Полукровки снова нырнули.
Светящиеся рыбы, слишком быстрые для щупалец спрута, уже набросились на его мертвую тушу.
— Давайте сделаем дело и уплывем отсюда как можно скорее, — сказал Тауно.
Его спутники согласились — им тоже было не по душе раскапывать гробницы.
И они занялись этим лишь ради Ирии, ставшей теперь Маргарет. Снова и снова наполняли они мешок монетами, блюдами, кольцами, коронами и слитками; снова и снова подмешивали к крюку золотые сундуки, канделябры и статуи богов. Такую длинную веревку бесполезно было дергать, подавая сигнал и моряки просто выбирали ее каждые полчаса. Вскоре Тауно понял, что к ней следует привязать и фонарь, потому что, хотя море над их головами и успокоилось, «Хернинг» понемногу дрейфовал, и веревка ни разу не опустилась дважды на одно и то же место. В промежутках дети водяного разыскивали новые сокровища, отдыхали или перекусывали сыром и вяленой рыбой — это клала в мешок Ингеборг.
Так продолжалось, пока Тауно устало не произнес:
— Нам говорили, что хватит нескольких сотен фунтов. Клянусь, мы подняли целую тонну. Жадный человек становится несчастливым. Заканчиваем?
— Да, да, конечно. — Эйджан вгляделась во мрак, едва освещенный тусклым светом их жалкого фонарика, вздрогнула и приблизилась к старшему брату. До сих пор Тауно очень редко видел ее испуганной.
Кеннин, однако, был другого мнения.
— Я начинаю понимать, почему наземные жители так любят грабить, — с усмешкой сказал он. — В бесконечности поиска этих безделушек удовольствия не меньше, чем в бесконечности эля или женщин.
— Не так уж они и бесконечны, — возразил более практичный Тауно.
— Почему же? Разве не будет бесконечностью то, что ты не сможешь исчерпать за всю свою жизнь — ни потратить все золото, ни выпить весь эль, ни полюбить всех женщин? — Кеннин рассмеялся.
— Не принимай его слова всерьез, — прошептала Эйджан на ухо Тауно. — Он еще мальчик, и мир для него — открытие.
— Да я и сам не старик, — заметил Тауно, — хотя лишь троллям известно, что я почти ощущаю себя им.
Они избавились от фонариков, сложив их напоследок в мешок — он поднимется быстрее, чем они: быстрый подъем опасен.
Тауно отдал честь невидимому Аверорну.
— Спи спокойно, — прошептал он, — и пусть твой сон никто не нарушит до Конца Света.
И они поднялись из холода, мрака и смерти, пересекли границу света, а за ней — границу воды и воздуха. Солнце на западном горизонте бросало лучи почти над самой водой, и небо в той стороне было зеленоватым; на востоке, на небе королевской голубизны, уже замерцала вечерняя звезда. Катились пурпурные и черные волны, окаймленные пеной, хотя бриз уже стих. В вечерней прохладе только их шорох и плеск да звуки, что издавали резвящиеся дельфины, нарушали тишину.