В течение нескольких ударов сердца человек и полукровки разглядывали друг друга. Тауно попытался проникнуть сквозь удивление гребца и оценить его. Парень был молод, но более крепкого сложения, нежели его коренастые соплеменники; широкое лицо с маленькими глазами и округлой гривой черных волос было вполне красивым. Его кожа под слоем жира и копоти имела оттенок слоновой кости, на щеках пробивалась едва заметная поросль. Он быстро справился с неожиданностью и удивил пришельцев, заговорив — хотя и с акцентом — на норвежском:
— Вы потерпели крушение? Нужна помощь?
— Нет. Благодарю тебя, — ответил Тауно. — Мы в море — у себя дома. — Известный ему диалект датского был достаточно близок языку колонистов, и он не ожидал трудностей при общении.
Тауно улыбнулся и лег на бок, чтобы инуит смог его рассмотреть.
Он вполне мог сойти за крупного и мускулистого скандинава, если не считать безбородости, янтарного цвета глаз и едва заметного оттенка зелени золотистых, длинных до плеч волос. Но никто из смертных не стал бы наслаждаться отдыхом в ледяной воде гренландской осени, да еще обнаженным. Ленточка на голове, пояс с двумя обсидиановыми ножами, да узкий сверток кожи, привязанный к плечам чуть ниже копья с костяным наконечником — это было всей его одеждой.
Эйджан выглядела примерно так же. Она была почти столь же сильна и высока, как Тауно, — насколько это возможно для женщины, хотя ее округлое тело двигалось с кошачьей легкостью. Кожа ее была менее загорелой, чем у брата, потому что у нее были рыжие волосы и серые глаза. Она тоже улыбнулась, ослепив инуита.
— Ты... вы... — Он произнес длинное слово на родном языке; кажется, оно означало существ, порожденных магией.
— Мы — ваши друзья. — Тауно ответил на том же языке; теперь настал его черед запинаться. Он назвал свое имя и имя сестры.
— Этого человека зовут Миник. — Юноша ткнул себя в грудь. Он приободрился, в отличие от своих спутников, нервно сновавших неподалеку. — Не хотите ли подняться в умиак и отдохнуть?
— Нет... — запротестовал кто-то.
— Они не скандинавы! — возразил Миник.
Остальные с неохотой уступили. Для их расы подобная неприязнь была неслыханной. Ее не мог вызвать просто страх перед колдовством — они ведь жили в мире, где обитали духи, вечно требующие ублажения, а сейчас перед ними были лишь два человекоподобных существа, ничуть не угрожавшие и наверняка способные рассказать удивительные истории. Может быть, когда-то между морским народом и обитателями Вести Бигд произошло нечто ужасное. И все же...
Эйджан заметила первой:
— Тауно! Среди них белая женщина!
Приближаясь к лодке, Тауно слишком опасался гарпунов и потому, видимо, просмотрел, но теперь увидел, что в середине, разглядывая его с тем же, что и прочие, изумленным видом, стоит на коленях женщина; она была явно выше остальных, и на откинутом капюшоне ее парки сияли золотистые локоны.
Дети водяного осторожно, чтобы не опрокинуть лодку, перебрались через борт и с еще большей осторожностью уселись на корточках на носу, готовые в любой момент прыгнуть в воду. Лодка оказалась загруженной тушками гагарок, все было скользким от крови.
Тауно и Эйджан обратили внимание на единственного здесь мужчину, сидевшего пассажиром на корме — седого, морщинистого и щербатого. Тот взмахнул руками, изображая какие-то знаки, глубоко вздохнул, взвизгнул, потом внезапно успокоился и крикнул:
— Я не чую у пришельцев зла на нас! — И затем, ткнув в себя, представился Эйджан и Тауно: — Этого человека зовут Панигпак и его считают ангакоком.
Ангакок — колдун, знаток духов и демонов, целитель и предсказатель, который при необходимости насылает порчу на врага. Несмотря на усохшее от старости тело и на обычную для ангакока скромность, во всем его облике ощущалась гордость дикого зверя, вызвавшая у Тауно мысль о волке и белом медведе.
Женщины ахали, не переставая болтать, некоторые не без испуга хихикали, и их глаза над широкими и высокими скулами метались из стороны в сторону черными жуками. От них доносились запахи телесного тепла и, не такие уж неприятные, — дыма, жира и мочи, которой они мыли волосы. Каяки сбились в стайку вокруг лодки. Мужчины вели себя более сдержанно — но им тоже было не по себе.
Спокойной оставалась лишь светловолосая женщина. На ней была та же кожаная одежда — куртка, брюки и унты, — что и на остальных; она также была намазана жиром, но глаза ее сияли голубизной. И эти глаза, и ее прямой нос с маленькой горбинкой, и ее рост и стройность возбудили в Тауно страстное желание, которое не в силах была бы успокоить ни одна эскимосская женщина. Он опустил руку между бедер, чтобы скрыть явное свидетельство подобных мыслей, и заговорил: