Пока лодки спускали на воду, Тауно разделся и вымылся. Он знал, что не получит оружия, пока не начнется схватка. Большинство мужчин боялись его — едва ли не сильнее, чем самого чудовища. Они охотно свалили бы его с ног и связали, но и тогда он остался бы для них сверхъестественным существом, и не обладай Хаакон такой непреклонной волей, вряд ли кто-то другой смог бы отправить их навстречу опасности в компании полуводяного.
По лодкам расселись молча. Заскрипели в уключинах весла, плеснула вода, зажурчала вдоль бортов — ялики тронулись вперед. Соленые брызги коснулись губ. Луга, окружавшие дом, все больше отдалялись; зажатый среди крутых утесов фьорд, темный и покрытый полосками пены, начал расширяться. Под низкими тучами кружила стая черных кайр, крики которых терялись в зловещем пении ветра. Солнце висело тусклым негреющим шаром над самыми горами; казалось, будто покрывающие их снег и ледники дышат холодом в спину людям.
У каждого, включая Тауно, в руках было весло. Он сидел на носу рядом с Хааконом, перед ними — Джонас и Стейнкил; имен двух последних гребцов — грязных, низкорослых мужчин — Тауно не знал, и не собирался спрашивать. Вторая лодка плыла следом на некотором расстоянии. Тауно втянулся в греблю, радуясь возможности размяться и разогреть мускулы, какой бы скучной ни была сама работа. Вскоре Хаакон сказал ему:
— Полегче, Тауно. Ты сбиваешь нас в сторону.
— Силен, как медведь, ха?! — бросил через плечо Стейнкил. — Будь моя воля, я охотнее взял бы в лодку медведя.
— Не дразни его! — неожиданно вступился за него Джонас. — Тауно, я... прости нас. Поверь, мы сдержим свое слово. Мой отец — человек чести. И я стараюсь стать таким.
— Как с моей сестрой ночью? — усмехнулся Тауно.
Хаакон пропустил гребок.
— О чем это ты?
Джонас бросил на Тауно умоляющий взгляд; тот на мгновение задумался и сказал:
— Все же видели, как он вокруг нее вился.
Он не очень разозлился на Джонаса за попытку силой овладеть его сестрой. Подобные вещи мало что значили для него, да и для Эйджан; если у нее было меньше партнеров, чем у брата, то лишь потому, что она была на два года моложе его. Она знала заклинание, не дававшее ей зачать против желания. Тауно сам с удовольствием переспал бы с сестрой Джонаса Бенгтой, подвернись ему столь маловероятная возможность — более того, им с сестрой приходилось сдерживаться, чтобы во время долгих путешествий не броситься друг к другу в объятия, и сдерживались они лишь ради своей матери, запретившей детям подобные утехи. Кстати, они с сестрой ничего не потеряли бы, заставив парня испытывать к ним стыдливую благодарность.
— Смертный грех, — прорычал Хаакон. — Изгони из себя это желание, мальчик. Покайся и... пусть Сира Сигурд наложит на тебя епитимью.
— Не вини его, — возразил Стейнкил. — Я сам никогда не видел такой красивой девки, да к тому же настолько бесстыдно одетой.
— Сосуд дьявола, — взволнованно произнес Хаакон. — Берегитесь, берегитесь! В нашем одиночестве мы теряем Веру. Я содрогаюсь при мысли о том, что ждет наших потомков, если мы... Когда мы покончим с тупилаком... когда покончим, говорю я... то отправлюсь за своей дочерью. Что заставило ее так поступить? — едва не выкрикнул он. — Отказаться от Бога... от своей крови, своего племени... от жизни в доме, такой одежды, еды, питья, орудий и обычаев белого человека... От всего, что мы поколениями пытаемся сохранить в тяжкой борьбе... Бросить все и пойти грязной шлюхой к похитившему ее дикарю, прозябающему в снежной хижине и жрущему сырое мясо... Какая сатанинская сила могла заставить ее сделать это по доброй воле?
Тут он заметил, какие взгляды на него бросают из другой лодки, сжал губы и принялся с силой работать веслом.
Они гребли целый час и уже слышали грохот накатывающегося на берег прибоя в устье фьорда, когда их обнаружил враг.
В соседней лодке завопил гребец. Тауно увидел пену вокруг огромной бурой туши. Она ударила, по корпусу снизу — лодка вздрогнула и накренилась.
— Отгоняйте его! — взревел Хаакон. — Бейте копьями! Гребите, трусы! В сторону, в сторону!
Он и Тауно одновременно метнули копья и присели на корточки. Водяной наклонился, поднял пояс с тремя кинжалами в ножнах, которые дал ему Хаакон, и застегнул пряжку. Но прыгать в воду он пока не стал, а вместо этого впился взглядом в приближающееся чудовище. Его обострившийся слух улавливал каждый всплеск и удар, каждое проклятье и молитву, ноздри жадно пили ветер, питая легкие и колошматящееся сердце. Увиденное едва не сломило его волю к борьбе, и лишь образ Эйджан заставил его встряхнуться.