– Расскажите, как, – попросила Света.
– Вообще у тётки давно всё было решено: после девятого – в профессиональный лицей в райцентр. На повара. Но училась я на отлично, и классная руководительница не сомневалась, что я в десятый пойду. Я помалкивала, потому что для меня главное было из дома вырваться, пусть хоть поваром, а хоть и ассенизатором. А тётя Маруся уговаривала в педколледж поступать, обещала помочь. И тут тётка зачем-то в школу зашла, и завуч с классной убедили её оставить меня в школе. Ох, как же я расстроилась! На выпускной было куплено платье, естественно, балахон размера 170-100-112 оттенка «яркий баклажан» и балетки бледно-жёлтого цвета тридцать восьмого размера. Заметьте, я в то время носила тридцать шестой, а одежду между 42 и 44. Представьте себе бледную блондинку в жутком фиолетовом одеянии! Я перелезла через забор к тёте Марусе и так рыдала! Над моим прикидом всегда в классе посмеивались, но не громко, потому что в селе дети не такие бессердечные, как в городе, да и списывали у меня почти все. А ты представь, как бы издевались в вашем классе над таким чучелом!
– Да, жесть, – покачала головой Света. – Точно бы до смерти бы затроллили.
– Это ещё не всё. Она обещала классной, что я на выпускном спою! Я изо всех сил старалась сделать вид, что болею, даже слабительное приняла, но тётка не могла отказаться от такого своего триумфа и велела не прикидываться. А тётя Маруся мне решила помочь.
Тётка вывесила балахон во дворе на бельевую верёвку, потому что от него невыносимо разило химией как от всякой синтетической дряни. Тётя Маруся набрала разведённой водой валерианки в шприц и через забор платье тщательно обрызгала. Тёткина кошка яростно набросилась на платье и сдёрнула его с верёвки, прибежал ещё один соседский кот, в общем, когда тётка вернулась из магазина, платье было разорвано и испачкано, и на нём валялись довольные домашние животные. Белла через тюль любовалась на это безобразие и плакала счастливыми слезами. Позже она вернулась домой, изобразила огорчение, но согласилась пойти на вечер в юбке и блузке, мол, ничего страшного.
На торжественной линейке тётке вручили благодарственное письмо за хорошее воспитание Беллы. В ответном слове тётка поблагодарила школу и объявила, что её племянница исполнит для любимых учителей песню «То берёзка, то рябина»…
– Ужас! – воскликнула Света.
– И что тут такого? – возмутилась Любовь Ивановна.
– А ты, Света, что бы сделала, если бы тебя на выпускном так выставили? – вкрадчиво спросила Белла, обозлившись наконец на Любовь Ивановну, которая вбила себе в голову, что юная Белла – неблагодарное дитя, а тётка в своём праве.
– Ха! Ну, не застрелилась бы! Но тётке бы мало не показалось!
– А я не осмелилась ослушаться. Подталкиваемая тёткой, споткнулась на ступеньках к сцене и потеряла одну балетку. Остановилась, поискала её глазами, не нашла, скинула вторую и вышла к микрофону босиком. За пианино усаживалась тёткина приятельница, учительница пения. Я ей: «Без аккомпанемента буду». Но она упрямо застучала по клавишам вступление: «Та-та-та тата-тата!» Я молчала. Она кивнула и опять: «Та-та-та тата-тата!» И я вдруг вспомнила песню, которую тётя Маруся за шитьём часто пела. И вместо тоненького голоска запела на низах: «Со младых-то лет сиротинушке у чужих людей жить из милости…» И замолчали парни, которые заржали после тёткиного объявления. И смутились учителя, которые всё видели, но, в отличие от воспитателей детского сада, никогда не пытались воззвать к тёткиной совести. Словом, на следующий день тётка забрала мои документы и собралась везти меня в училище. Только по дороге споткнулась и растянула связку, поэтому отправила меня одну. А тётя Маруся доехала со мной до райцентра и посадила на проходящий автобус до Новогорска, где встретила меня её подруга, она же и в педколледж привезла, и в общежитие определила, и в детдом на ночную подработку устроила неофициально, по чужой трудовой книжке, пока шестнадцать не исполнилось. И она после окончания колледжа меня у себя зарегистрировала. Я до сих пор у неё прописана.
– А тётка вас не искала? – спросила Тамара.
– Не знаю. Я специально телефон дома оставила. Понятия не имею, как они там. Через полгода тётя Маруся умерла, так что никакой информации о Покровском с тех пор я не имела. Я даже побоялась на её похороны приехать. До сих пор совестью мучаюсь, что не проводила в последний путь самого близкого мне человека.
– А с тётей своей выяснить отношения вам не хотелось?