Он бросил взгляд на экран и выронил пульт.
В телевизоре выступал Димка. Годы не были милосердны ни к кому из них, но Димка постарел сильнее прочих однокашников Калидаса. Это же когда последний раз собирался их выпуск? То собрание, как и многие предыдущие, Калидас пропустил. Секретность, Нефертити их побери. Как встречаться с покойным уже двести лет императором — это пожалуйста, без проблем, но с ребятами, с которыми гонял в мяч и дергал девчонок за косы — так нет, строжайше запрещено.
Особенно потому, что одним из них был Дмитрий Аристархович Лодин, иначе — Маэстро.
Калидас вздохнул, прибавляя громкость. Кто ж мог знать, что так повернется.
… — серьезные психологические травмы, с которыми в клинике доктора Григоровича надеются справиться достаточно быстро. Сюда, пожалуйста, — едва повернув голову, Маэстро вел целую группу репортеров за собой по больничному коридору.
Калидас повернул голову и посмотрел на часы. Десять ноль пять, итоговые утренние новости на местном пятом канале. Значит, это не запись, а прямой эфир. Он надеялся, что покажут хронику со спецоперации ФСБ, когда под мостом через Обводный обнаружили сразу троих похищенных за прошлый месяц — но вместо этого журналисты продолжали следить за дальнейшей судьбой несчастных.
Рядом с Лодиным величаво ступал широкоплечий мужчина в белом халате — очевидно, тот самый доктор Григорович, светило психиатрии и с недавних пор заведующий собственной клиникой в центре городе, неподалеку от Исаакиевского собора.
Григорович говорил размеренно, то и дело сбиваясь на успокоительные интонации. Репортеры слушали его, открыв рты и даже не пытались встревать с вопросами. Особенно Калидаса поразило то, что Маэстро, казалось, совершенно не смущался тем, что видный доктор отодвинул его на второй план.
Вся группа подошла к закрытой палате со стеклянной стеной. Репортеры отчетливо замялись, не зная, допускать ли оператора до полноценной съемки, но Григорович замахал руками, показывая, что ничего страшного за стеной не происходит.
— Вот эта девушка, Ирина, пока что наиболее успешно поддается восстановительной терапии. Думаю, молодость играет свою роль, — доктор позволил себе мимолетную улыбку. — Всем бы нам, как говорится.
Он нажал на небольшое переговорное устройство на двери.
— Ирина, как вы себя чувствуете, голубушка? Я к вам на минутку, а с лечением зайду позже. Расскажите еще раз, что вы помните?
Камера, наконец, показала внутренности палаты. Там стояла только одна, идеально заправленная кровать и на ней сидела девушка — русоволосая мышка лет тридцати, полная противоположность Жанне — в больничной пижаме, и судорожно прижимала к животу подушку.
Калидас заметил небольшие кровоподтеки в основании шеи и огромный синяк на левом виске.
— Мне было очень холодно… — наконец произнесла она. — Там были люди, они… Они проводили какой-то ритуал. Мне было так страшно, я не могла пошевелиться!
На нее внезапно накатила истерика.
— Отпустите, отпустите! — закричала она и со всей силы швырнула подушку в стекло. — Что я вам сделала, что…
Бедняжка захлебнулась рыданиями. Калидас щелкнул кнопкой выключения с такой силой, что едва не опрокинул телевизор.
Проклятье! Нужно остановить этих мразей.
Додумать мысль он не успел — в окно влетела огромная стрекоза и взорвалась безобразными желтыми хлопьями прямо над столом. О том, что Глостер в отъезде, было сообщено заранее, но сам факт его замещения отнюдь не добавлял Калидасу уважения.
Стоило подняться на трибуну, как перед носом хлопнулся на стол свежий выпуск «Комсомолки».
— Мы собираемся, наконец, заткнуть этого индюка? — прогромыхал над ухом архивариуса старый склочник Алонзо.
Тем самым состоялось открытие внеочередного заседания Малого Круга. Сглотнув, Калидас сложил обе руки в хасты примирения, скользя взглядом по строчкам. Очередные Димины угрозы — ничего нового, кроме особенно задиристого тона. Казалось, он действительно грозил чудотворцам чем-то посерьезнее анонимок.
— Я собрал это заседание в связи с чрезвычайной ситуацией в городе, — левую руку пришлось освободить для хасты усиления голоса. — Как вы все знаете, произошло еще одно похищение, и на этот раз нет никаких сомнений…
— Это отчего же?