Не скрою, порой я жесток с клиентурой.
Очень многие считают моё появление сном. Это неправда. Я не сон, я — ваш кошмар наяву. Император не был оригинален. Также новизной не отличались и другие вопросы: почему у меня нет косы, и отчего я не старуха… Мне захотелось ударить его, но я сдержался. Поняв, что это не сон, император заплакал. Он сказал — я ничего не приобрёл. Я родился на острове в паршивом домишке, и я умираю на острове в такой же халупе без сантима в кармане. В чём же тогда смысл славы, звона оружия и громких побед? Я не смог ему ответить. Когда все умирают, так сразу начинают гнать эту философскую пургу, а вот задуматься при жизни их не заставишь и пытками. Игрушечный император открыл бутылку вполне настоящего арманьяка. Мы оба пили, не зная зачем — ни он, ни я не чувствовали вкуса. «Обидно, — заметил император. — Власть — как этот арманьяк. Ты пьёшь её залпом, но на твоём языке не остаётся даже послевкусия… только тлен. И всё вокруг тебя увядает — и любовь, и верность, и радость бытия». Души умерших не понимают — Смерть слышала подобные речи уже миллион раз. И каждый раз, внимая разглагольствованиям, я грустно думаю: когда же надоедливое привидение заткнётся? Под утро игрушечный император смолк, и я сопроводил его в Бездну. Он вошёл туда без колебаний — и тёмные воды сомкнулись над треуголкой. Я не ошибся, ты спишь? Вот так я и знал — ты всегда засыпаешь до конца сказки. Ладно, я ухожу, меня ждут дела в Дамаске. Спи и не сомневайся — я приду к тебе снова. Или приду за тобой.
Это уж как получится».
Глава 3
Сук аль-Хамидия
(Дамаск, неподалёку от мечети Омейядов)
…Я с показным аппетитом слизываю с ложечки сливочное мороженое, густо обсыпанное миксом из орехов. Фисташки, кедровые, арахис. Жмурюсь от удовольствия. Конечно, я ничего не чувствую, и для меня лакомство на вкус — как вата. Но это исключительно известное кафе в Дамаске, открыто ещё при османах, сюда приезжают есть мороженое из Алеппо и Дейр-эз-Заура. Поэтому и нужно делать вид, будто поражён сочетанием сладчайших компонентов — иначе заподозрят неладное. Сестра Полемос ведёт себя до крайности аналогично и, кроме того, привлекает всеобщее внимание: она в прозрачной кофточке без лифчика и бесстыже короткой юбке — тут так одеваются, мягко говоря, немногие. Модельная стрижка рыжих волос под Леди Гагу, лицо, щедро оснащённое косметикой, вздёрнутый нос, не чуждый веснушкам, и чёрные очки — большие, подобно чайным блюдечкам… чтобы никто не видел её глаз. Она тоже облизывает ложку — так, что на нас оглядываются абсолютно все посетители кафе.
— Как у тебя сегодня дела? — равнодушно спрашиваю я.
Мне, собственно, плевать, как у неё дела. Я стараюсь казаться вежливым.
— Отлично, милый брат, — скалит белые зубки Полемос. — А когда они шли плохо? Ты же знаешь — я всегда наслаждаюсь своей работой, она доставляет мне букет удовольствий. Да и усилий для успеха особо прикладывать не приходится. Я как экстази на вечеринке: стоит людям меня чуток попробовать, и они моментально слетают с катушек.
Я кисло улыбаюсь. Да, Сирия — её новый проект. Слишком тут было спокойно. Зато теперь мусульмане и христиане соревнуются, кто больше отрежет ушей, дома пылают, а бомбардировщики разделали города, как бог черепаху. Можно не любить Полемос, но нельзя не признать… у сестры превосходный талант организатора. Высади её на недельку в безобидном Монако — она и это княжество завалит мертвецами по самое казино. Я вижу дрожь её тонких ноздрей — она чувствует кровь… для Полемос гемоглобин всё равно что кокаин. Стоит ей не нюхнуть красненького тысячу раз за сутки, уже хиреет, кожа покрывается морщинами. Но когда такое было? Люди с упоением грызут друг другу глотки, поэтому сестра свежа и юна, словно шестнадцатилетняя школьница. Не стесняюсь признаться — я завидую тем, кто обожает свою работу. Полемос не застанешь в центральном офисе, она всегда в командировках. То в Ираке, то в Афганистане, то в Судане, то в Мали, одно время просто не вылезала из Югославии. В разгар Второй мировой, правда, у неё был своеобразный период осёдлости — тогда мы все остановились в Ленинграде: больше всего дел, больше всего трупов. Небоскрёб в призрачном мире так и звался — Штаб Четверых. Полемос деловито смотрит на часы. Облизывает верхнюю губу.