Взрослые ещё не раз будут пытаться утихомирить детвору, объясняя им, что они мешают художнику. А потом они, как правило, начнут проникаться пониманием того, что когда художник работает, то он никого не слышит и ничего не видит. Уходит в себя. Окружающий его мир исчезает. А художник остаётся со своими холстами один на один и разговаривает с ними. Настраивается на волну той сказки, которую он будет сочинять.
Он очень мало ел. И был, вообще, не притязателен в быту. Курил самые дешёвые сигареты. Много курил. Мог иногда позволить себе косяк. Это если его любимый друг-поэт вдруг угощал его. Особенного кайфа он от этого не испытывал. Но и не отказывался. Не мог отказать другу в том, чтобы составить тому компанию. Поэт имел кожу почти такого же цвета, как и у него. А ещё лицо, покрытое глубокими морщинами и оспинками. И хриплый от курения голос. Когда он читал ему свои стихи, то они вдвоём напоминали диковинные персонажи средневекового собрания поэтов. А ещё его друг-поэт называл себя наследником великого Физули. И он соглашался с этим.
Собственно говоря, они оба обожали Физули. В его поэзии они купались, как в море мудрости. Она их очищала, просветляла и дарила такой кайф, который не мог подарить никакой косяк. От каких-то строк у них захватывало дух, другие поражали мелодией своего звучания, а от некоторых становилось настолько хорошо, что, казалось, ты уже покинул этот мир и просто пребываешь в раю.
А ещё они подшучивали над тем, что молодёжь никак не могла понять того, как, родившийся в далёкой Кербеле, поэт может считаться классиком азербайджанской поэзии. Но это была молодёжь, которая выросла уже в советское время. Как ей объяснишь всё это, когда она со школьных лет зубрила стихи о том, что, вопреки всем законам географии и астрономии, для Азербайджана солнце взошло не с Востока, а с Севера. Что именно с Севера пришли великие идеи, сделавшие счастливыми всех тех, кто жил на окраине империи в так называемой «тюрьме народов». Откуда было им знать, что когда-то существовал огромный ареал, где обитали различные тюркские племена? Единый ареал.
Не помнили они и о том периоде своей истории, когда караваны перевозили не только товары и людей, но и обеспечивали ту передачу знаний и информации, которая формировала литературу, абсолютно не похожую на произведения сегодняшнего дня. Весь этот период истории был уже предан забвению. И никто из молодых людей и не догадывался о том, что в той литературе прошлых веков тюркский язык прекрасно мог соседствовать и с арабским, и с персидским, перемешивая их словарный запас самым причудливым образом.
А литература сегодняшнего дня была проста и понятна всем. В ней господствовали ашугские мотивы. Ни он, ни его друг-поэт лично ничего не имели против ашугов. Когда-то в 30-е годы ашуги были в составе самых активных отрядов советского агитпрома. Они пели бодрые песни про лампочки Ильича, про колхозы, да и вообще, про людей, с радостью на лицах и песнями на устах, идущих к столь неизбежному и так желанному для всех живущих на земле людей коммунизму. Те ашуги носили гимнастёрки и брюки-галифе. А ещё почти у всех них были усы, являющиеся точной копией самых известных усов двадцатого века. Тех, что увековечивали в парадных портретах той эпохи. Усов, сумевших стать таким знаковым явлением, что даже сам великий Пикассо не обошёл их в своём творчестве.
А, может, молодёжь и не была виновата в том, что она не понимала Физули. Её просто никто этому никогда не учил. Так же как и не учил испытывать чувства соучастия и сопереживания. Этот великий поэт жил и творил в эпоху, когда нормой жизни для образованного человека в их регионе являлось существование в стихии трёх языков. В то время каждый был обязан знать арабский. Ведь, как правило, он, как и все живущие здесь, был правоверным мусульманином. А усвоение арабского и Корана, равно как и знание о том, что солнце появляется на Востоке и уходит на Запад, являлось частью образования. А ещё в этих местах хорошо знали и персидский.
Вот таким образом азербайджанский, арабский и персидский, переплетаясь, создавали какой-то чрезвычайно притягательный поэтический микс, позволяющий таким гениям, как Физули, создавать подлинные шедевры. Они, порой, даже не замечали, как и каким образом они перемещались из поля господства одного языка в мир другого. Для поэтов же считалось нормой иметь целые диваны стихов на арабском, персидском и тюркском. Диваном они называли сборники стихов. Это было задолго до того, как слово «диван» стало означать предмет мебели.