— Всегда! — крикнул он неожиданно.
— Т-с-с! — шикнула Карина. — Ты нас выдашь.
Розамунда быстро глянула наверх. Виллем прижался к шкафу, он не знал, заметила она его или нет.
— Милые, чудные друзья, — начал Мерлинсен. — Возможно, я сказал что-то не то. Но одно несомненно, я совершил непростительную глупость…
— Глупость? — удивилась Розамунда.
— Ты уверен, что это глупость? — опросил папа.
Виллем еще теснее прижался к шкафу. Он ничего не понимал. Мерлинсен. Розамунда. Папа. Покалывание в голове усилилось. Он стиснул зубы. Ему вдруг все стало безразлично.
— Я пришел, Розамунда, чтобы рассказать, какую я сделал глупость… Ты знаешь, какой я рассеянный… Вечно думаю не о том…
— Еще бы мне не значь! — вырвалось у Розамунды.
— Но что касается моей работы или моего хобби, тут у меня полный порядок.
— Да, к сожалению! — со вздохом согласилась Розамунда.
— Сегодня вечером ко мне пришел мальчик и пожаловался, что он… что он… Нет, не могу говорить об этом в присутствии посторонних.
— Посторонних! — возмутился папа. — Это я-то посторонний?
— Конечно, нет. — Мерлинсен, прищурившись, посмотрел на папу. — Чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что ты изменился до неузнаваемости. Стал как-то больше похож на самого себя.
— Ну, не тяни же! — сказала Розамунда.
Виллем затаил дыхание и дотронулся до головы, в которой теперь уже стучало. Он почувствовал тошноту.
— Да… мм-м… Так вот, значит, приходит ко мне мальчик. А ты сама знаешь, как неприятно, когда приходят ночью, уже при луне…
Виллем глянул вниз. Папа кивнул, мол, он-то прекрасно это знает!
— И вот этот мальчик… С ним приключилась одна неприятная история… Как бы это сказать…
— Он стал невидимкой, — договорила за Мерлинсена Розамунда.
— С чего ты взяла? Мой сын вовсе не невидимка, — возмутился папа.
Розамунда хотела ответить, но Мерлинсен поспешил предупредить готовую вспыхнуть перепалку.
— Ты совершенно права! — воскликнул он. — Именно это я и хотел сказать. Тяжелая форма невидимости, не поддающаяся традиционным методам лечения, совершенно необратима. Это я в конце концов нашел в своих книгах. Ни в одной из них нет ничего про детскую невидимость. Ты только подумай! Сперва я решил, что такого не бывает и мальчик ошибается. Но он говорил так серьезно, что мне пришлось поверить ему. Но помочь ему я не мог. Я, в сущности, мало кому могу помочь, вот я и подумал о тебе, Синемунда…
Розамунда вздохнула:
— Ты и в самом деле не знаешь, отчего дети становятся невидимками?
— Понимаешь, мы хотели назвать тебя Синемундой, по-моему, синий цвет гораздо красивее, чем розовый, но твоя мама сказала… А где мой зонтик?..
— И ты послал мальчика ко мне? — спросила Розамунда.
— Какого еще мальчика? Ах да, мальчика!.. — вспомнил Мерлинсен. — Почему же ты заговорила о зонтике? Вечно ты меня перебиваешь, когда я рассказываю о чем-нибудь важном!
— А что стало с мальчиком? — спросил папа.
— С мальчиком? О каком мальчике ты говоришь?
— Папа! — взмолилась Розамунда. — Постарайся сосредоточиться.
Мерлинсен закрыл глаза.
— Папа… Чудесное слово! Ты так мило его произносишь. Почему ты так редко зовешь меня папой?.. Впрочем, мы говорили про мальчика. Когда я его увидел, я почему-то подумал о тебе. Совершенно невольно… Мне показалось, что ты сможешь ему помочь.
Он поперхнулся и наморщил лоб.
— Я вижу твое притворство, — сказала Розамунда. — Не надо разыгрывать передо мной волшебника. И не надо делать вид, будто ты все забываешь. Я ведь знаю, что это не так.
Мерлинсен весь сжался под ее взглядом и в рассеянности дважды обмотался плащом.
— Ты совершенно права, — сказал он. — Не знаю, откуда у тебя эта проницательность. Но только после ухода мальчика я понял, что заставило меня послать его к тебе. Я вдруг понял, почему его рот, нос и лицо показались мне такими знакомыми… И я подумал, пусть я лезу не в свое дело… пусть ты объяснила мне раз и навсегда… Словом, я кинулся к тебе со всех ног…
— Отчего ты не рассказал всего этого, когда звонил? — спросила Розамунда.
— Я как раз хотел рассказать и даже позвонил еще раз! Но потом решил, что такой важный разговор лучше вести не по телефону. И я повесил трубку прежде, чем ты успела снять свою. По дороге сюда я вспомнил все, что ты мне тогда говорила. Каждое твое слово, когда ты пришла ко мне и рассказала о своем намерении… Была весна, шел дождь, я радовался приближению лета и жалел, что рядом нет твоей мамы… Я сказал тебе, что ты сама должна знать, что для тебя лучше…