Старый Лат, склонившись над своей наковальней, доделывал последний башмак, а рядом с ним у окошка сидела его внучка Лея. На ее всегда веселом личике сияли такие лучистые глаза, что всякому, кто смотрел на девочку, они казались двумя золотыми солнышками, и он жмурился от их света.
Лея ткала серебряную пряжу и разговаривала с кузнечиком, который прыгал по комнате в одном башмаке и с нетерпением поглядывал на мастера. Иногда кузнечик начинал трещать крылышками и весело отплясывать. Это смешило Лею, и она смеялась так звонко, что казалось — из окошка на каменное крылечко сыплются шарики-хрусталики. Проходящие мимо дома молики останавливались, бросали в окошко цветы и, улыбаясь, шли дальше.
Скоро Лея убрала прялку, причесала перед зеркалом волосы и пошла к подружке. Сегодня они договорились подняться на каланчу и оттуда смотреть на закат солнца.
Каланчу эту построили для того, чтобы наблюдать — не вспыхнет ли где в городе пожар. Поэтому на самом ее верху, в стеклянном фонаре, всегда кто-нибудь дежурил. Когда Лея поднялась по винтовой лестнице в фонарь, там ее встретил старичок-молик и очень обрадовался.
— Заходи, заходи! — сказал он. — Подружка твоя еще не приходила, но обязательно придет. Сегодня будет замечательный закат. На небе ни облачка!
— Ты, дедушка, иди, я понаблюдаю, — ответила Лея. — А там кто-нибудь придет еще.
Старичок подал ей корзинку сочных и сладких ягод и спустился вниз.
Девочка подошла к одному окошку, к другому, потом села на скамеечку и стала смотреть на совсем низкое солнце.
Ни Лея, ни кто другой из моликов не знали, какая беда надвигается на их город. А к нему уже подлетел кукушонок, и на спине его, вцепившись в перья всеми волосатыми лапами, сидел паук Мохнобрюх, с надетым на шею огромным мотком липкой паутины.
Лея не сразу поняла, что произошло: солнце еще висело над горизонтом и в его красных лучах пламенели крыши и окна города, да и в самой башне было полно света, как вдруг набежала тень. Девочка поднялась на ноги и увидела ту самую птицу на ноге-деревяшке, которая за день до этого впервые появилась у городского бассейна. Теперь птица сидела, вцепившись одной лапой в подоконник, а с ее спины переползал на фонарь каланчи пучеглазый, весь разрисованный крестами паук. Он всеми лапами прицепился к стенке и стал обегать кругом фонаря, волоча за собой толстую нить паутины. Лея даже не успела удивиться, как паук несколько раз обежал по фонарю башни и наполовину — нитка за ниткой — оплел его. Тогда девочка опустила вниз стеклянную раму, подпрыгнула, ухватилась руками за край липкой стенки из паутины и подтянулась к оставшемуся просвету. Она хотела спросить у птицы — зачем они залепливают окна, но в этот момент по фонарю снова пробежал паук и липкая паутина приклеила ее руки к нижнему ряду паучьей стенки. Не прошло и минуты, как Мохнобрюх полностью залепил стеклянный фонарь, и Лея осталась стоять на носках, с поднятыми вверх и крепко прихваченными руками.
Сделав свое дело, Мохнобрюх спустился на крышу соседнего дома и затаился за печной трубой. Он был доволен своей работой. Теперь никто из моликов не увидит подступающее к городу войско, а улетевший к королю кукушонок расскажет о его подвиге. Мохнобрюху очень, очень понравилось обещание Граба — сделать его самого крестом и позолотить. Он уже представлял себя таким и радовался.
Никто из моликов не обратил внимания на каланчу. Серебристая паутина блестела под косыми лучами солнца, и всем казалось, что это сверкает стеклянный фонарь. Поэтому никто не пришел и не увидел, в чем дело, и поэтому войско Граба сумело незаметно подойти к городу и окружило его.
Король только что выслушал донесение кукушонка, похвалил его и теперь ждал, когда солнце упадет за горизонт.
Только под покровом темноты совершали свои набеги мрачные грубы. Так они захватили уснувший пчелиный рой с королевой-маткой, так же завоевали город-муравейник и многих оставшихся в живых муравьев взяли в плен. Теперь настал черед моликов.
Но тут из леса с бочкой на плечах появился Добруша. Он оказался как раз позади грубов, сидящих на мышатах. Великан даже присвистнул от удивления, а грубы повернулись на свист, да так и застыли с поднятыми вверх дубинками. Черный великан в синих шароварах и огромных сапогах так напугал их, что они онемели. А Добруша стоял, глядя на них, и улыбался. Ведь он был добрым и простодушно считал все живое на земле своими друзьями.
— Хотите вкусной воды, — спросил Добруша. — Пожалуйста! — Он свободной рукой похлопал по бочке. — Тут ее много.
Но грубы не могли выговорить ни слова. Даже сам король Граб от страха так сдавил ногами бока своей лягушке, что та не дышала, а только широко разевала рот и выпучивала глаза. Тогда весельчак Добруша захохотал.
— Ну, может, мышки хотят? — сквозь смех спросил он. — Да не бойтесь меня, я не мяу-у!
Только он произнес «мяу», как случилось такое, чего Добруша не ожидал и совсем не хотел. Мыши в ужасе завизжали и так шарахнулись по сторонам, что всадники-грубы шлепнулись на землю, а вскочив на ноги, бросились вслед за мышами к лесу. Впереди всех подпрыгивал на зеленой лягушке король Граб, и длинные волосы с его щек относило ветром.
Добруша почесал затылок, пожал плечом, потом нагнулся и поднял с земли дубинку. Великан долго смотрел на ее острые шипы, пока улыбка не сошла с его лица. Он выронил дубинку и со всех ног бросился к городу. Бух-бух! — бухали о землю сапоги, стук-стук! — подпрыгивала на плече огромная бочка. Добруша вбежал на окраину и помчался по главной улице.
— Беда, беда-а! — кричал он, пробегая мимо пожарной каланчи.
Добруша не заметил и не почувствовал, как с соседнего с каланчей дома метнулась серая тень и кто-то прыгнул ему на голову.
Конечно, это был Мохнобрюх. Сразу, как только он увидел бегущего по улице великана, догадался что это значит. Не раздумывая долго, Мохнобрюх отломил от печной трубы кирпич, прыгнул и вцепился в курчавые волосы Добруши. Он еще не знал, что будет делать с кирпичом, но вдруг увидел то самое отверстие, которое мастера-молики оставили для проветривания головы великана. Паук нырнул внутрь и увидел сложный механизм. Уж кто-кто, а Мохнобрюх знал, что голова — самое уязвимое место, и тут же сунул кирпич между зубьями шестеренок.
Добруша подбегал к моликам, ожидающим его у бассейна, как вдруг резкая боль в голове остановила его. Разве он знал, что зубья шестеренок ударились о кирпич и весь механизм, с маху, начал вращаться в обратную сторону. Мрачные мысли закрутились в голове великана, злым стало его лицо.
— Воды захотели? — прохрипел он, глядя сверху вниз на моликов. — Вот вам вода!
С этими словами великан поднял над головой бочку и грохнул о землю.
Бочка с треском распалась, и вытекшая на землю вода залила площадь. Никогда раньше не знавшие страха, молики попятились, спрятались в дома и захлопнули ставни. Многих подхватили потоки воды и понесли вдоль улиц. А великан продолжал бушевать. Он набирал полные пригоршни пыли и швырял на крыши, он ударял ногой по лужам, и грязные росплески окатывали стены белых домов и голубые окна.
Слыша яростные крики Добруши, молики недоумевали: «Что с ним?». И только старый Лат, который сам конструировал мозг великану, догадался, что механизм почему-то начал крутиться наоборот, а значит, и Добруша все стал делать наоборот. Ведь обратная сторона добра — зло. Это тоже только теперь понял мастер.
Когда первая вспышка ярости прошла, Добруша огляделся, зачем-то понюхал испачканные ладони, потом упер руку в бок и закричал:
При этом он так ударял кулаком по голой резиновой груди, что кулак отскакивал от нее, как мяч. Молики в своих домах впервые затрепетали, а старый Лат прошептал: