Даже невинное упоминание об Анри де Сонтийяре в день их свадьбы взбесило барона - он отличался крайней проницательностью, и мгновенно понял, какие чувства юная Элоиза испытывала к рыцарю. С той поры Элоиза избегала даже думать об Анри в его присутствии, чтобы ни одним словом или замечанием не выдать их. Лишь оставаясь в одиночестве, либо в компании служанок, она позволяла себе немного расслабиться и воскресить в памяти его образ – прекрасный, добрый юноша… Она-то наивная думала, что все рыцари подобны ему! Нет, никто не походил на Анри, ни один мужчина на свете не мог сравниться с ним.
Элоиза не думала о его невесте или предстоящей свадьбе, о том, как он сейчас живет – ей казалось это бессмысленным, он был потерян для нее навсегда. Просто, чтобы выжить, ей было нужно что-то, что держало бы ее, не давая ей скатиться в пучину ненависти к мужу. Всеми своими душевными силами цеплялась она за свою единственную любовь.
Меж тем они въехали в город. Элоизу неприятно поразило обилие грязи – она едва могли проехать по узким мощеным улочкам, по которым текли буквально реки грязи и нечистот. Оборванцы были на каждом углу, а еще торговцы, солдаты, бедняки… Все это резко контрастировало с великолепными дворцами, особенно Лувром, завидев которые, Элоиза просто раскрыла рот – она никогда не видела таких прекрасных зданий!
Взгляд Ришмона смягчился на мгновение, когда он посмотрел на свою молодую супругу, очарованную красотой столицы.
- Париж прекрасен, не правда ли, дорогая? – спросил он, почти без обычного сарказма.
- О да, мессир, без сомнения! – отозвалась Элоиза. – Ничего более красивого я не видела.
Ришмон довольно улыбнулся, будто это он построил все эти здания и дворцы, и они продолжили путь.
Они разместились в парижском доме Ришмона – величественном каменном строении в самом центре столицы. Толпы слуг, роскошное убранство – все это было уже не в новинку Элоизе, но приятно удивляло. Ее строгий муж, казалось, даже подобрел на время, очевидно, предвкушая свой успех при дворе короля – его Величество очень благоволил барону.
Элоиза готовилась к балу у ее Высочества принцессы Марии. Там должны были собраться все сливки парижского двора, и день за днем проходил в примерке платьев, подгонке накидок, подборе украшений… Сам Ришмон лично руководил этим процессом, желая, чтобы его супруга затмила всех придворных дам и фрейлин своей красотой. Элоиза бесконечное число раз смотрелась в большие зеркала в золоченых рамах, невольно дивясь, что из наивной провинциалки на глазах превращалась в столичную красавицу. Дело было не только в прекрасных нарядах, но и в ней самой – глаза молодой баронессы источали холод, не было ни намека на прежнюю простоту и жизнерадостность. И лишь иногда, в те минуты, когда рядом не было никого, Элоиза позволяла себе подумать – а что сказал бы Анри, увидев ее сейчас?...
Она понимала, насколько высока вероятность их встречи при дворе. Хотя Элоиза не могла быть уверена, что Сонтийяр сейчас в Париже, ею владело странное, необъяснимое чувство, что она непременно увидит его. Просто не может быть так, что ей не суждено более хотя бы раз взглянуть в его темные глаза…
Только эта мысль придавала ей сил. В те редкие минуты, когда она оставалась в одиночестве, Элоиза уходила в себя, свои мысли и чувства. Теперь она понимала несчастную, которая сбросилась с той злополучной башни – ей самой нисколько не хотелось жить, и лишь мысль о том, что Анри ее осудит – ведь он непременно узнает о ее поступке – останавливала девушку.
А за окном шумела столица. Бесконечные картины городской жизни сменяли одна другую, казалось, что само время бежит быстрее за стенами Парижа. Как Элоизе не хватало чистого воздуха и тишины ее родных мест! Но, увы, теперь ей было не суждено наслаждаться покоем.
Барон уже несколько посещал дома высокопоставленных придворных, и всякий раз брал с собой молодую жену. Элоиза неизменно держала себя в руках, была безукоризненно вежлива и почтительна, и не говорила ни единого лишнего слова. Со стороны казалось, что она робеет, но на самом деле ей просто были неинтересны все эти люди – их разговоры казались ей глупыми, развлечения пустыми, а заботы – надуманными. Ришмон ее мнения не разделял, он был, что называется, «в своей тарелке».