Сэм кивнул.
— В это трудно поверить. Не в ярость бунтов. И при моей жизни было много бунтов, и я думаю, что ничто не может сравниться с известным бунтом в Нью-Йорке во время Гражданской Войны. Нет, я имею в виду, что даже трудно вообразить себе падение нравов в конце двадцатого века.
Файбрас рассмеялся:
— Сейчас вы живете в обществе, которое более свободно и распущено с точки зрения девятнадцатого столетия, чем любое другое общество в двадцатом веке. И тем не менее вы адаптировались к нему.
— Вы, пожалуй, правы, — согласился Клеменс. — Но первые две недели абсолютной наготы после Воскрешения дали понять, что человечество больше уже никогда не будет таким, как прежде. И сам факт Воскрешения, который нельзя отрицать, расшатал многие сложившиеся представления и системы взаимоотношений. Хотя до сих пор среди нас еще есть особо консервативные люди, вроде ваших мусульман.
— Скажите мне, сеньор Клеменс, только одно. Вы были одним из самых первых либералов. Вы во многом довольно сильно опережали свое время. Вы подняли голос против рабства и ратовали за равенство. И когда вы подписывали Великую Хартию Вольностей для Пароландо, вы настаивали, что политическое равенство должно быть обеспечено для всех людей независимо от цвета кожи и пола. Я заметил, что почти рядом с вами живут вместе черный мужчина и белая женщина. Будьте честным — не беспокоит ли вас это зрелище?
Сэм затянулся, выдохнул дым и сказал:
— Если честно, то да. Это очень беспокоит меня! Однако то, что говорил мне мой разум, и то, что говорили мне мои рефлексы — это совершенно разные вещи. Я ненавидел это. Но взял себя в руки и познакомился с этой парой. И я научился хорошо относиться к ним. И вот теперь, через год, это меня почти не беспокоит. Еще немного — и это чувство исчезнет бесследно.
— Разница между вами, представителями белых либералов, и молодежью эпохи Хаскинга и моей в том, что нас это не беспокоило вообще. Мы допускали подобное.
Файбрас вышел из комнаты. Сэм остался один. Еще довольно долго он сидел задумавшись, потом встал и вышел наружу. Первым, кого он встретил, был Герман Геринг. Его голова все еще была обмотана полотнищем, но лицо уже не было таким бледным, да и глаза приобрели обычное выражение.
— Ну, как ваша голова? — поинтересовался Сэм.
— Все еще болит. Но я теперь могу ходить, не ощущая, будто при каждом шаге меня протыкают раскаленным острием.
— Я очень не люблю видеть, как люди страдают, — покачал головой Клеменс. — Поэтому я предлагаю вам покинуть Пароландо. Чтобы вы могли избежать новых страданий в будущем, а может, даже и просто физических мучений.
— Вы мне угрожаете?
— Лично я против вас ничего не предприму. Но здесь есть множество людей, которым вы до того намозолили глаза, что они готовы гнать вас отсюда палкой. Они жаждут оттащить вас к Реке и утопить. Почти каждому из них вы уже успели досадить своими проповедями. Наше государство основано только ради одной цели — постройки Судна. Сейчас любой человек, не нарушая закона, может говорить все, что ему взбредет в голову. Но у нас есть люди, иногда пренебрегающие законом, и мне очень не хотелось бы их наказывать из-за того, что вы спровоцировали их на необдуманные действия. Я предлагаю вам исполнить свой долг христианина и перестать искушать людей. Я не хочу, что вы искушали добропорядочных мужчин и женщин совершить над вами насилие.
— Но я не христианин! — твердо сказал Геринг.
— Я восхищен человеком, который может признаться в этом, и не думаю, что когда-нибудь встречу проповедника, который скажет мне это столь красноречиво.
— Сеньор Клеменс! Я читал ваши книги, когда был молодым, сначала на немецком, а затем и на английском. Но легкомысленность и мягкая ирония вряд ли помогут нам куда-нибудь прийти. Я не христианин, хотя стараюсь соблюдать лучшие добродетели учения Христа. Я — миссионер Церкви Второго Шанса! Все земные религии дискредитированы, хотя некоторые из них не признают этого. Наша Церковь — первая религия, возникшая на этой планете. Она одна имеет шанс выжить. Она…
— Избавьте меня от лекций, — сказал Сэм. — Я их достаточно наслушался и от вас и от ваших предшественников. То, что я говорил вам, я говорил по доброте душевной и из желания уберечь вас от возможных страданий и, если говорить честно, то и из желания больше никогда вас не видеть среди своих людей. Вам следует убраться отсюда подобру-поздорову. Прямо сейчас. Иначе вас убьют.
— В этом случае завтра я воскресну где-нибудь в другом месте и буду там проповедовать Истину! Понимаете, здесь, так же как и на Земле, кровь мученика — это семя Церкви. Человек, убивающий одного из нас, только способствует тому, что Истина — возможность вечного спасения — будет услышана большим числом людей. Убийство разносит нашу веру по берегам этой Реки быстрее, чем любое доступное для нас средство передвижения.
— Поздравляю вас, — раздраженно бросил Сэм, перейдя на английский, как он делал всегда, когда был рассержен. — И все же скажите, разве вас не беспокоит тот факт, что ваших миссионеров беспрестанно убивают? Разве вы не боитесь оторваться от тела?
— Что вы имеете в виду?
— Вашу доктрину. — Ответом был лишь удивленный взгляд. — Одним из ваших главных принципов, если мне не изменяет память, является то, что Человек воскрешен вовсе не для того, чтобы наслаждаться здесь вечной жизнью. Ему дан ограниченный срок, хотя большинству он может показаться долгим. Особенно тем, кто не получает удовольствия от здешней жизни. Вы утверждаете, что существует нечто подобное душе, то, что вы называете «психоморфом», правильно? Или иногда как называли это древние египтяне — «ка». Вам приходится делать такое допущение, в противном случае нечего говорить о целостности личности человека. Без «души» человек, который умер, просто мертв, даже если его тело точно воспроизведено и снова живет. Но второе тело — это только копия. У воскресшего разум и память умершего человека и поэтому он думает, что он и есть тот человек, который умер. Но он им не является. Он просто живая копия. Смерть вычеркивает вас навечно из жизни. С вами покончено.
Однако ваша религия пытается разрешить эту проблему, постулируя существование души, или психоморфа, или «ка» — зовите это как вам угодно. Это нечто такое, что рождается вместе с телом, сопровождая его всю жизнь, регистрируя и записывая все, что совершает тело. Это нечто должно быть бестелесным единым целым с телом человека. И вот когда тело умирает, «ка» продолжает существовать. Оно существует в каком-то четвертом измерении. А может быть, оно, это нечто, поляризовано таким образом, что наши глаза не могут его видеть, а механические устройства не могут его обнаружить. Правильно?
— Вы близки к истине. Грубо, но правильно.
— Давайте дальше. — Сэм выпустил сигарой клуб зеленоватого дыма. — До сих пор мы имеем — а точнее вы — данные нам изначально души христианина, или мусульманина, или кого-либо другого. Но вы заявляете, что душа не отправляется в ад или рай. Она порхает в каком-то преддверии, в четвертом измерении, и будет там вечно, если не вмешаются другие существа. Эти неземляне появились задолго до возникновения человечества. Эти сверхсущества посетили Землю, когда человечества фактически не существовало, они, возможно, посетили каждую планету во Вселенной, на которой когда-либо могла возникнуть разумная жизнь.
— Ваше изложение отличается от нашего, — перебил его Геринг. — Мы утверждаем, что в каждой Галактике есть одна, а может быть, и несколько древних рас, населяющих определенные планеты. Возникли ли эти существа в нашей Галактике или, может быть, в какой-то другой, более старой, теперь уже не существующей Галактике или Вселенной — в любом случае эти мудрые существа знали, что на Земле появится разумная жизнь. Они знали это задолго до того, как это произошло. Они установили специальные устройства, которые регистрировали все, что касалось этой разумной жизни с момента ее зарождения. Эти устройства не могут быть обнаружены разумными существами Земли.