Слух о «провалившемся» кургане с «заживо в нем погребенными» той же осенью достиг Красноярска, где в то время жил А. В. Адрианов. Александр Васильевич, служивший в то время ревизором управления акцизными сборами Енисейской губернии, отправил на место происшествия акцизного надсмотрщика С. С. Григорьева проверить сообщение. В январе археолог получил обстоятельное письмо с подробным описанием случившегося со слов очевидцев. С. С. Григорьев просил археолога осмотреть весной могилу, так как боялся, что Хубекова вновь примется за раскопки. Дело в том, что наблюдательная казачка, обойдя склон горы и «по звуку ногами обнаруживающейся земной пустоты», решила, что рядом должны быть такие же. А. В. Адрианов переслал письмо Григорьева в Петербург, в Археологическую комиссию и получил ассигнования на работы в этой местности.
Впервые он осмотрел оглахтинскую могилу еще в феврале 1903 г. Нашел под снегом меховую куртку, принятую Хубековой за «замшевую», и череп, с которого та сняла маску. Осмотрев поверхность склонна вокруг могилы, Адрианов насчитал 40 малозаметных впадин — предположительно могил, и установил охрану. Ежедневно по очереди все домохозяева ближайшего улуса Саргова были обязаны посещать могилу и «о всяком замеченном подозрительном ее изменении» немедленно докладывать абаканскому начальству. В конце июля А. В. Адрианов вновь приехал производить раскопки, но на сей раз долго не мог найти увиденных зимой впадин. Он ходил по ровному склону, выстукивал землю, разглядывал неровности и состав земли, но без результата. Убежденности, что в томили ином месте скрыта гробница, не было. Разочаровавшись, археолог решил перебраться ближе к Саргову улусу, где у отрогов Оглахты отчетливо виднелось множество курганов. И вдруг однажды вечером, взобравшись на вершину горы при закатных лучах солнца, он увидел еле приметные круглые впадины. Так состоялось вторичное открытие могильника, принесшего успех отечественной науке.
Деревянные камеры с полом и потолком были построены из толстых лиственничных бревен, изнутри гладко затесанных и настолько прочных, что рабочие на раскопках пилили и кололи их на дрова. Помимо глиняной посуды в камерах были деревянные корытца, блюда, чаши, бочонки, черпаки, ковши, ведра, ложки и т. д. Сохранились и более мелкие деревянные предметы: модели лука, кинжалов, мечей и даже шпильки. Имелись также остатки одежды из меха и кожи: шапки, шубы, ремешки, тесемки. В гробницах лежали остатки мумифицированных тел, кучки пепла сожженных трупов, кости и черепа, которые хранились ранее где-то в другом месте. Под головы умерших подкладывались камень, обрубок дерева, деревянная или кожаная подушка. Вместо этого иногда делалось возвышение из земли и мелких зерен проса, прикрытое тканью или мехом. Благодаря высоким подголовникам, черепа и плечи скелетов оказались приподняты. В могиле, обнаруженной Е. Кокашкиным, на дне было сооружено ложе на четырех высоких тумбах, сделанных из корня дерева. В результате перелома поперечин средние части досок спустились, а близ стен остались приподнятыми. Из-за этого Хубековой показалось, что «покойники сидели». На всех черепах были погребальные маски, тонко залощенные, сплошь окрашенные красной краской или расписанные узорами в виде крупных спиралей. Сняв одну маску, любопытная казачка, как говорилось, нашла зеленую шелковую ткань, покрывавшую все лицо. А. В. Адрианов нашел кусочки такой же шелковой материи, которые прикрывали глаза и рот умершего.
Ценными находками оказались погребальные куклы в рост человека и одетые так же, как настоящие покой-пики. Это были кожаные чучела, туго набитые жесткой травой. Их сделали из кожаных мешков различных размеров и форм, которые составляли руки, ноги, туловище и другие части тела. Мешки сшивались на скорую руку через край из лоскутков, а все детали чучела скрепляли жилами и ремешками. Головы мастерили из кома травы, обтянутого кожей и шелком, на котором изображали черты лица. На одной из голов был шелковый капор. Лица двух кукол закрывали гипсовые маски. Чучела развалились на части и перемешались с человеческими черепами и пеплом. Сохранились накладные и вплетенные косы, но установить, кому они принадлежали — чучелам или людям, было трудно. Не удалось установить и назначение некоторых предметов.
А. В. Адрианов, а, позже и С. А. Теплоухов предполагали, что куклы изображали тех, кто сопровождал умерших в загробный мир. Наиболее увлекательную и обстоятельную интерпретацию предложил Л. Р. Кызласов, который провел аналогии между оглахтинскими находками и погребальными куклами хантов. Как и другие народы, ханты хоронили покойников со всеми необходимыми им для ведения нового хозяйства в потустороннем мире принадлежностями. Считалось, что покойник, а вернее, его «тень», начнет новую жизнь: в «царстве теней» он появится младенцем, начнет расти, а через год достигнет зрелости. Но будучи ребенком, он не сможет самостоятельно стать на ноги. Чтобы ему помочь в этом, хайты изготовляли куклу. В течение года ее кормили, поили, одевали, умывали, укладывали спать. Кукла была изображением умершего. Чаще всего ее делала вдова для своего мужа. Сначала изготавливалась маленькая кукла, а потом побольше. Когда же проходил год и считалось, что умерший «вырос», то куклу делали размером в нормальный человеческий рост. После этого ее клали в могилу, где лежал покойник. Тень умершего возвращалась к его телу, причем вполне взрослой и самостоятельной. В Оглахтинском могильнике куклы иногда лежали поверх скелетов. Л. Р. Кызласов считал, что куклы как раз и были вместилищами «тени» того человека, которого погребли здесь. Этот манекен сбрасывался в могилу спустя некоторое время после смерти сородича.
С. А. Теплоухов в свое время раскопал могилы, похожие на оглахтинские на речке Таштык, левом притоке Енисея. С тех пор племена, которые хоронили в могилах не только мертвецов, но и погребальные куклы, ученые стали называть таштыкскими, жившими в степях Енисея с I в. до н. э. по IV–V в. н. э. Это уже были, видимо, предки древних хакасов. Именно они изготовляли гипсовые маски. У них же возник обычай сжигать трупы на погребальных кострах, а пепел захоранивать. Сначала сжигали не всех умерших, а лишь немногих взрослых, но со временем этот обычай распространился на все население. Кладбища этих племен своеобразны. Наибольшая часть территории отведена под грунтовые ямки, которые располагались ровными рядками. Их десятки и сотни. На дне ям устроены низкие срубы. На другом участке кладбища стоит несколько каменных склепов. Это неглубокие, но просторные котлованы под высокими бревенчатыми крышами. Котлованы плотно окружены каменной стеной, а изнутри облицованы плитами и бревнами. Намертво замуровывали тех, кого клали в глубокие ямы. Крышку сруба засыпали землей, на поверхности оставляли лишь небольшой холмик. Каменные же склепы долго стояли открытыми. В них время от времени через специальный вход вносили новых покойников. Лишь когда гробница полностью заполнялась умершими, на крыше и стенках склепа разжигали костры, и души усопших с языками пламени возносились, по представлениям древних, в «страну предков». По краю кладбища вкапывали длинные параллельные ряды камней, иногда высоких. Перед ними устраивались ежегодные поминки. Между плитами и в их основании клали приношения: один-два сосуда с напитком, несколько кусков баранины или говядины.
Почему таштыкские племена одних людей хоронили в ямах, а других в обширных каменных гробницах-склепах? С. А. Теплоухов считал, что за этим скрываются различия в хронологии. Он высказал убеждение, что сначала всех хоронили в ямах, а позже стали сооружать каменные склепы. Но С. В. Киселев видел в этих различиях иной социальный признак. По его мнению, в могилы клали рядовых общинников, простолюдинов, а в склепы — представителей аристократических родов или семей. Л. Р. Кызласов же считает, что разные погребальные сооружения отражают две этнически разные группы населения. Иным словом, единого объяснения пока нет.