Диаклетиана три дородных мошенника на фабричном дворе растянули на бревне и давай плетьми тело белое писать.
Бросили его связанного у бревна. «Наперед кляузы пущать станешь, — ноздри вырву, на цепи прикажу от барака до ткацкой водить», — вот каких наград-почестей насулил мануфактурщик первостатейному скатертных дел мастеру. А вечером-то кузнец в замки заковал Диаклетиана, и повели его по городу к острогу.
Как вели-то его в замках, с перевязанным плечом, на повязке руда-кровь запеклась, все это Маринка из надежного потайного оконца от подружки своей видела.
На мануфактуре в тот же день было сказано: надлежит Диаклетиану на вечно поселение итти на Камчатку. Своей печаткой царица этот указец скрепила. Шепнул ей синегубый вельможа, что и с жалобами кляузными к ней этот ткач лез, народ фабричный мутил, что он и Маринку спровадил в потайное место. Разгневалась царица и своей ручкой приписала на том указе: сему ткачу ноздри рвать, а потом уж на Камчатку гнать.
Видела Маринка из потайного окна, как ноздри рвали у ее друга на фабричном дворе. А других-то ткачей на это изуверство выгнали глядеть, да чужим несчастьем казниться. Перестала Маринка на улицах показываться. Да ведь летом не зимой, и в лесу прокормишься на худой конец.
Искали, искали Маринку — не нашли. Не полюбилось это царице: так синегубого вельможу и не порадовала.
Села царица под золотой парус и поплыла вниз по матушке по Волге. Да и то молвить: что не плавать ей? На своем веретене она со всей России золотую кудель пряла, последнее у мужика отбирала, а с мастерового семь шкур драла.
Так ткачи-то наши ни при чем и остались.
Когда царица на корабль садилась и впоследние доложили ей, что так и не нашли красавицу Маринку-Волжанку, разгневалась царица на губернатора и назвала его при всех дворянах гуменной вороной. Да строго-настрого приказала:
— Не будет через месяц у меня на дворе эта взбалмошная девка, — не сидеть тебе больше в губернаторах. Со дна Волги достать чтобы!
Губернатор челом царице в ноги:
— Землю от Ярославля до Астрахани на семь аршин взрою, всю Волгу неводом прочищу, а найду, как мне монархиней повелено.
Корабли поплыли, за кораблями по берегу мальчишки бегут. Не успела царица убраться со двора, настала ткачам худая пора. Оставила царица ткачам милость, от нее спина у рабочего под плетью ломилась. Не забыл хозяин ни одной буковки из их жалобы.
Но самое горевое житье настало с той поры для Маринки. Диаклетиана угнали. Самой на мир показаться нельзя, будто волчица затравленная. Повсюду ее ищут. Попадешь им в когти, прощай ты, вольная воля!
А ведь не зря она выросла на волжском берегу, кажду весну вереницы птиц встречала и провожала, стоя на бугорке. И сама за ними вдаль мечтой своей уносилась. Не напрасно, знать, мнилось Маринке, что слаще воздуха, чем на Волге, нигде в мире не было, да и нет. Сколько песен хороших по лету приносили с собой бурлаки, а как они пели! Не у них ли и песни-то Маринка переняла. Не у них ли и плясать-то она выучилась. И в такие минуты, бывало, покажется ей, будто она и есть та вольная белая чайка, что грамотки на белом крыле писала.
Не с того ли, как подует ветер с Волги, а Маринка сидит с другом на бугорке, вскочит она, бывало, и, как чайка крылья, раскинет руки навстречу ветру, словно вспарить на воздух птицей залетной хочет. Хоть и небольшая, но была у нее воля, а теперь и этого лишат. Кто за нее заступится?..
Месяц плавал на синем небе, как белый лебедь по морю. От месяца дорожка зыблилась, дрожала на воде. Дремал сосновый лес на высоком берегу. Вдруг заплескались на Волге сотни крыльев. Брызги жемчугом разлетались. Высоко брызги летели, падали на белый камень, что лежал на берегу.
Какие птицы били по воде широкими крыльями, и не скажешь, но скорей всего это пали на воду белы гуси-лебеди. В радость, в сладость вольная волжская волна. До глубокой полуночи они тешились.
Той полуночью пробиралась Маринушка задворками мать старую проведать. Тут и заприметили ее злые люди все из той же из сыскной Управы. Погнались они за девушкой. Их дюжина, а она одна. Вихрем от них пустилась Маринка. Через плетни, заборы перекидывалась, хотела к лесу выбиться, но пригнали ее к белому камню на берегу Волги. Одно спасенье — бросайся в воду. Ширина-то здесь, глубина-то! На воде гуси-лебеди гуляют, широкими крыльями плещут. Глянула на них Маринка и стоном вырвалось у нее из груди: