Разрыв-трава в Пекле потерялась, так что Лада и Любим ни одного клада заветного не нашли, да и не горевали совсем. Каждый человек – настоящий заповедный клад! Вы так же думаете?
Вот вам вся сказка, а нам – баранок вязка.
Третий сын
Жили да были в одной деревеньке муж с женой. И всё-то у них было хорошо да ладно, жили душа в душу, одна беда: не дал Бог детушек. Захирела молодица, заскучала, уж больно хотелось ей дитятко на руках подержать да топот маленьких ножек послушать. Молились молодые в храме, просили Богородицу помочь – да только нет ответа их мольбам. А жене всё хуже и хуже, она уж и есть перестала, исхудала, побледнела вся, хозяйство из рук валится, за что ни возьмётся – всё не так: то кудель спутает, то хлебы сожжёт, то крупу перебирать начнёт – да и вместо отборного зерна мусор сварит. А потом и вовсе слегла, свет белый ей не мил стал, на мужа любимого и не глядит, глаза отводит. А он, бедный, уж и не знает, к кому обратиться, чтоб беде помочь. В церкви свечки ставил, молитвы возносил, бабы-соседки её как могли лечили, к знахарке обращался: молодой всё сильнее неможется да нездоровится. Ну, что делать? Почесал мужик потылицу и к ворожбиту пошёл. Благо, жил у них на отшибе деревушки настоящий, природный колдун, родившийся в третий день месяца от третьей девки, третий в роду. А может, и не благо вовсе, а наоборот. Но пошёл к нему мужик, помня, что кто-то когда-то говаривал ему, что пользоваться помощью чародея вроде и грех, но не такой уж и большой, на том свете за него большое наказание и не грозит. А и ежели бы грозило – всё равно бы пошёл, потому как сил не было у него боле на страдания любимой жены смотреть, на всё был готов, чтоб только она поздоровела и обрадовалась.
Колдуна этого в деревушке недолюбливали, потому что больно умело он морок наводил, особливо когда охота ему приходила поесть-попить. Стучался в любой дом, а попробуй его не пусти – вмиг порчу на скотину наведёт или ещё того пуще: горе-злосчастье в избу поселит. Вот как Акулька его раз не пустила под Рождество – так он пошептал чего-то, и дочь её Матрёна на князёк забралась и кукарекать начала. И так её хотели снять, и этак – не даётся и не удаётся никому! Так и кукарекала, пока мать не смекнула, в чём дело, и не пошла к колдуну в ножки кланяться, прощенья просить и привечать. Он только на девку глазом глянул и сказал:
– Ну, что расселась? Слезай! – так Матрёна сразу позволила себя снять.
Заболела, да хорошо, что жива осталась, намертво к коньку не примёрзла.
А если и пустишь в избу – он поест-попьёт что захочет, а расплатится мусором или золотыми монетками, которые потом окажутся кружочками моркови. Это развлечение у него такое было, над простым людом потешничать и насмехаться.
Но нашему мужику, Демьян его звали, кстати, деваться некуда было, вот он и пошёл к нему.
– Здоров, Михей! – громко сказал, зайдя во двор, чтоб тот на него злющего пса не спустил. – Зайти можно к тебе?
Заскрипела дверь, выглянул из избёнки маленькой старик древний, с длинными нечёсаными волосами, с кудлатой бородой, глянул на мужика исподлобья:
– И тебе поздорову, коли не шутишь. Зачем пожаловал?
– Я, Михей, к тебе за советом пришёл, – слегка струхнул Демьян, но отступать было поздно. – Жена моя, Марфа, хворает, никак окрепнуть не может, боюсь, захиреет совсем. Что делать, Михей? Идти мне больше некуда, окромя тебя никто помочь не сможет, – вдруг всхлипнул, неожиданно для себя самого.
– Тьфу! – с омерзением плюнул колдун, зыркнув на Демьяна из-под косматых бровей. – Сопли не распускай! Это беда – не беда, а полбеды. Заходи, – пошире дверь приоткрыл.
Зашёл мужик в избёнку маленькую, сбоченившуюся, в одно окошечко, темно в ней было, как ночью. Под ноги кот шарахнулся, чёрный без просвету, – Демьян чуть не упал от страха, перекрестился.
– Это ты брось! – строго сказал ворожбит. – Бога не поминай, его тут и не было никогда. За божьей помощью в храм иди – а ты там уж был, я гляжу.
– Был, – мужик отёр пот со лба.
– Ежели ты такой пугливый, как жену собираешься спасать? – колдун шуршал у печи, разжигая огонь.
Наконец пламя появилось – синее, шипучее. Чародей покидал что-то в ступку, пестиком растёр, взял щепотку и бросил в огонь. Пламя на миг погасло и вновь взметнулось, большое, синее с оранжевыми отблесками, зашипело, распространяя такой едучий дым, что у мужика глаза слезой налились. А колдуну хоть бы хны: стоит, дым нюхает, в пламя всматривается, словно видит там чего-то.