– Буян, фу! Тихо! – крикнул Иван. – Гляди-ка, мавка!
– Не мавка я, водяница! Не смотри! – чудо плотнее прикрылось волосами.
– Да что я, голых девок не видел, что ли! – небрежно сказал Ваня.
– Не видел, где тебе!
– Не больно-то и хотелось! – отвёл глаза парень.
– И хотелось бы, да хотелка не выросла! – тут же ответила бойкая на язычок водяница.
– Ишь ты, какая! – удивился Ваня. – А вот сейчас я тебя перекрещу! – сложил пальцы и поднял руку.
– Перекрести, добрый молодец! – неожиданно тихим голоском сказала прозрачная девица. – А ещё лучше – крест на меня надень… – взгляд стал умоляющим.
– Зачем мавке крест православный?? – не понял парень.
– Говорю же: не мавка я, водяница! – рассердилась она.
– Не понимаю: волос зелёный, тело прозрачное, на парней накидываешься почём зря, – и не русалка!
– Я не утопленница, – грустно сказала девица. – Меня мачеха погубила…
– Почему?!
– Посмотри на меня, молодец, да скажи, красива ли я? – она взглянула парню прямо в глаза огромными синими очами.
– Очень! – честно сказал он.
– А когда я по земле ходила, волосы мои были не зелёные, а золотые, как солнечный свет, так тятя говорил, – голос её дрогнул. – Матушка умерла, когда я ещё маленькая была, тятя долго не женился, но когда я подросла и вошла в пору девичества, выбрал себе жену.
– А она? – Ваня опустился рядом с водяницей и слушал, как страшную сказку, Буян возле прилёг.
– Она возревновала к моей красоте. Пошли мы ягоду-землянику собирать, остановились у озерца отдохнуть, мачеха и позвала меня купаться, остыть в прохладной водице…– девушка замолчала.
– И? – поторопил её Ваня.
– Набросилась на меня и утопила. Держала под водой, пока я не захлебнулась. Вот с тех пор я тут и живу. Видишь, красоту какую навела? – она повела рукой.
– Это всё ты?! Очень красиво! – с восхищением сказал Иван.
– От скуки всё. Не заходит сюда никто. За три года ты первый… – махнула на него длинными зелёными ресницами.
– А зачем меня утопить хотела? – парень сдвинул брови.
– Не утопить, крест сорвать…
– Для чего?
– Понимаешь, добрый молодец… как тебя звать-величать-то?
– Ваня. А тебя?
– Марьюшкой звали… – опять вздохнула водяница. – Понимаешь, Ваня, я ещё могу человеком стать.
– Это как же?!
– Если крещёный человек наденет мне крест на шею. Тогда я смогу вернуться к людям…домой пойти, тятю увидеть, с мачехой поквитаться! – синие очи зло блеснули. – Только сегодня истекает срок. Ровно три года прошло с моей погибели. Завтра я уже навсегда останусь девой озёрной…
Иван, не раздумывая, вскочил на ноги и стянул с шеи крестик.
– Я помогу тебе, Марьюшка, только ты обещай: ничего мачехе не делай, не мсти ей! Не бери грех на свою бессмертную душу! Обещаешь?
Водяница уставилась на него бездонными синими омутами:
– Какой ты добрый Ваня! Пожалел меня, шутовку зелёную…За доброту твою обещаю: ничего мачехе не сделаю и батюшке про её злодеяние не скажу. Пусть сама мучается.
– Слово твоё верное? – переспросил парень. – Не обманешь?
– Верное, Ваня!
Иван надел Марьюшке на шею свой крест, и она, вспыхнув, обратилась в прелестную девушку: синеглазую и золотоволосую, с кожей белее водяной лилии, но не прозрачной. Вскрикнув, осмотрела себя, завизжала от радости, кинулась Ивану на грудь и поцеловала прямо в губы. Теперь он стал, как маков цвет:
– А сколько годков-то тебе?
– Пятнадцать! Ваня, отведи меня домой, отведи! Я покажу, куда идти! – схватила его за руку и потянула за собой.
– Подожди! – парень не двинулся с места. – Так тебе идти нельзя!
– Верно, – спохватилась она. – Что же делать?
Порывшись в суме, он вытащил запасную рубаху и порты:
– Надень, не побрезгуй, больше нет ничего. Лапти мои тебе не в пору будут, ножка-то у тебя крохотная! Ты одевайся пока, а я лапотки тебе сплету.
И когда это он ножку-то её успел рассмотреть, скромник наш?
Пока Марьюшка причёсывалась, одевалась да прилаживала на себе одёжу не по росту, Ваня надрал лыка и смастерил небольшие лапти.
– Ну вот, какие уж получились, торопился! – намотал онучи, перевязал верёвочками. – До дома дотопаешь, а там уж в своё!
– А ты знатный плетухан! – Марьюшка притопнула ногой. – Ладно сели! Пойдём?
– Да. Только ты… – замялся Иван, – крестик побереги! Память это от матери моей, умерла она.
– Хорошо, Ванечка, поберегу!
Повела его Марьюшка к себе в деревню, по пути всё-то у него выспросила: кто он таков, откуда и куда идёт. Всё Иван ей выложил как на духу, всю свою жизнь немудрящую, долю свою нелёгкую. Может, простак он был, а может, девица-красавица глянулась. Это уж ему одному ведомо. Расстроилась от его рассказа Марьюшка, слезу утёрла: