Порыв ледяного воздуха ласкает мои руки, когда я открываю крышку морозильника. Мурашки пробегают по коже, и я думаю о Джеке. Однажды, в решающий момент, его присутствие принесло благословенный поцелуй холода на мою кожу, бальзам от боли, которая горела пламенем в груди. Я думала, что если смогу найти его, если смогу быть рядом с ним, то так будет всегда. Я верила, что Джек был единственным, кто мог заглушить это страдание. Если я создам среду, в которой мы оба сможем процветать, тогда, возможно, я больше не буду так одинока. Но это была всего лишь наивная мечта. На самом деле, мало-помалу, он только усугублял ситуацию. Он превратил мою ярость в ад, который кипит под хрупкой оболочкой, и расплавленный жар слишком близок к поверхности, я не могу его больше сдерживать.
Теперь мне осталось сделать только одно.
Заставить. Джека. Страдать.
Я лезу в морозилку и достаю голень Мейсона, долгое время стоя спиной к Колби и разглядывая кристаллические чешуйки, прилипшие к волоскам на серой бескровной плоти. Мне почти жаль Мейсона. Не то чтобы он соответствовал всем моим критериям, но я сделала то, что должна была, лишь бы держать Джека под своим контролем. Тем не менее, Мейсон тоже не был безупречно чист, судя по его интересу к порно с несовершеннолетними девочками, которое я обнаружила, когда рылась в его ноутбуке, чтобы стереть улики.
Я вздыхаю, стряхивая лед с икры Мейсона.
— Ты когда-нибудь слышал о Молчаливом истребителе, мистер Кэнди-мен?
Колби на мгновение замолкает, складывая кусочки мозаики воедино.
— Я… я н-никогда никого не убивал.
— Я знаю, — рычу я, поворачиваясь к нему с оторванной ногой. Вздох Колби звучит несчастно. Он отворачивается, и его рвет, желчь разбрызгивается по нижнему краю стекла. — Ради всего святого. Туалет всего в нескольких шагах, Колби. Я не собираюсь убирать за тобой.
Мгновение я наблюдаю, скривив губы от отвращения. Я уже привыкла к тому, что мужчин тошнит. Они мочатся под себя. Даже гадят в штаны. Наверное, этот мачо соберет всю трилогию.
— Я рискну, — говорю я, покачивая ногой, прежде чем со стуком опустить ее на каталку. — Я думаю, ты слышал о Молчаливом истребителе. Но бьюсь об заклад, ты никогда не слышал, что один человек выжил после одного из его истреблений. Это скрыли от прессы. Думаю, ты догадался, кто был тем единственным выжившим.
Я бросаю короткий взгляд в сторону Колби, лишь когда подхожу к столу с инструментами и выбираю скальпель и пинцет, чтобы вернуться к отрезанной ноге. Мое внимание переключается на ноготь первой фаланги, я беру его пинцетом, вдавливая острый край скальпеля в мембрану, пока он не начинает отслаиваться.
— Он не так уж сильно отличался от тебя, — говорю я, освобождая ноготь от кожи и кладя его на край каталки, прежде чем перейти к следующей фаланге. — Я была маленькой. Семнадцать лет. Не знала, что бывают серийные убийцы, охотящиеся за такими девушками, как я. Такие люди, как Молчаливый истребитель казались лишь ночными кошмарами, которые не появлялись в жизни. Он был просто темным призраком. Пока не стал настоящим. Пока не накачал меня наркотиками, пока не вошел в мой дом. Пока не вонзил свой клинок мне между костей, пока родители не умерли прямо у меня на глазах.
— Пожалуйста, пожалуйста, — скулит Колби, когда, наконец, перестает извергать содержимое своего желудка на все поверхности. — Я просто хочу вернуться домой, умоляю.
— Сколько девушек говорили тебе то же самое? Сколько из них умоляли тебя отпустить их домой? — спрашиваю я, бросая второй ноготь на стол. Я бросаю на Колби быстрый взгляд через плечо, прежде чем вернуться к своей работе. — Ты хищник. Тебе так долго сходило с рук охота на девушек, ты и не беспокоился о том, что тебя поймают. Ты думал, что сможешь проскользнуть по жизни невредимым. Но знаешь что? Ты не на вершине пищевой цепочки. Ты — то, что мы называем в биологии третичным потребителем. Как змея. Или койот, — я сглатываю внезапный комок в горле, когда вытаскиваю третий ноготь. — Там бродят волки, мистер Кэнди-мен. И им не терпится сожрать тебя.
— Я н-не могу… я не… я не плохой парень.
— Ты знаешь, все боятся волка. Но знаешь ли ты, чего боится волк в царстве дикой природы? — спрашиваю я, освобождая еще один ноготь на ноге.
— Рысь, — тихо всхлипывает Колби у меня за спиной.
— Вот видишь, да? Большинство людей не догадались бы. Рыси выглядят такими милыми, с плюшевым мехом, белыми лапками и этими очаровательными маленькими черными кисточками на ушах. Очень классные, — я выдергиваю четвертый ноготь из замерзшего пальца со слабой, злой усмешкой. — Но рысь умеет прокрадываться в волчье логово. Убивать волчат. Беременных самок. А потом взрослых самцов, когда остаются с ними наедине. Рысь переворачивает волка на спину и раздирает ему живот или шею, а затем оставляет умирать. Одинокая рысь никогда не бросит вызов волчьей стае. Но… будет выжидать своего часа. И когда меньше всего ожидаешь, — говорю я, освобождая последний ноготь на ноге и кладя его среди других, — именно тогда они появляются из снега и теней. Вот тогда-то и убивают.
Я беру ногу за лодыжку и возвращаю ее в морозилку, прежде чем собрать ногти на ногах в маленький пакетик на молнии, который кладу во внутренний карман куртки, а перчатки выбрасываю в мусорное ведро рядом со столом с инструментами. Мой взгляд останавливается на стене с фотографиями и заметками, я снимаю фотку, сцена настолько знакомая, что физическое изображение вряд ли нужно, ее детали врезались в память. Я засовываю ее в карман рядом с пакетом сувениров и с ухмылкой поворачиваюсь к пленнику. Когда неторопливо подхожу к стеклу, Колби отступает, восхитительные слезы увлажняют его густые ресницы и скользят по коже.
— Джек — волк, который охотится на тебя. Но угадай, кто я? — я прижимаю ладони к стеклу и пожимаю плечами в дополнение к своей коварной улыбке. — Если у волка никогда не было ни единого шанса против рыси, как думаешь, что хорошего принесет твое попрошайничество?
Мы долго смотрим друг на друга, прежде чем я поворачиваюсь и направляюсь к укрепленной стальной двери.
— Уберите свою рвоту, мистер Камерон. В резиновом контейнере под кроватью есть полотенца. У меня и своих дел по горло.
Я покидаю свою маленькую берлогу под мелодию просьб и протестов Колби, первая дверь захлопывается за мной с глухим стуком, который эхом разносится по бетонной лестнице. Когда я подхожу ко второй двери, я беру винтовку у стены, и набираю код на клавиатуре, чтобы открыть замок, ведущий в потайной подвал моего охотничьего домика, расположенного вдали от всех.
Мой пес, Корнетто, поднимает голову со своего места, где лежит, охраняя порог хижины, когда я вхожу на первый этаж, присоединяется ко мне и садится рядом на потертый диван, пока я кладу винтовку «Savage 110» поперек бедер. Я достаю фотографию из кармана, где спрятаны ногти. Это снимок, который я сделала сама с помощью объектива с большим расстоянием: фотография Джека за год до того, как я поступила в Университет Уэст-Пейн. Он изображен в профиль, его руки глубоко засунуты в карманы, а пронизывающий ветер растрепал его короткие темные волосы по лбу. Джек смотрит на единственный акр земли, который университету удалось выделить для его исследований с помощью потрепанного гранта. Это было до того, как появилась я. До того, как я получила дополнительные сорок восемь акров площади для полевых исследований. До того, как я собрала средства для строительства новых лабораторий и учебных помещений. Это было в те дни, когда каждый шаг, который я делала, приближаясь к своей цели, все еще казался мне замечательным испытанием, тактическим ходом по шахматной доске.
Слова моего отца возвращаются ко мне.
«Есть поговорка, которую тебе нужно запомнить, орешек», — говорил он мне каждый сезон, независимо от того, какую добычу мы выслеживали. «Охота — это не спорт. В спорте обе стороны должны знать, что они в игре».
Это больше не охота. И даже если Джек, наконец, поймет, что он в игре, это не спорт.
Это расплата.
Я провожу пальцем по лицу Джека, боль вспыхивает под тонкой, потрескавшейся коркой ярости, которая накапливалась годами с тех пор, как был запечатлен этот момент. Меня никогда особо не беспокоило, что он не вспомнил меня при нашей первой официальной встрече. Конечно, было разочарование, но не настолько большое, чтобы ранить мое сердце. С тех пор все изменилось. В каждом из его упреков чувствовалась целеустремленность. Каждый ядовитый укус разгорался все сильнее в моих венах.
И дело не только в том, что я не заслужила его яда.
А то, что он значил для меня, несмотря на каждый укус.
Джек был человеком, которому я подражала. Он способен выбить дух из врага, все еще ведя успешную жизнь в обществе, скрывая свои темные секреты от посторонних глаз. Я хотела быть похожей на него. Держать все под контролем. Быть восприимчивой к жестокости времени. Мощной. И я хотела дать Джеку то, что он дал мне: способ процветать в отсутствии света.
Итак, я с головой погрузилась в учебу. Я осваивала каждую тему за максимально короткое время, учась, пока не стала лучшей в своем классе. Я записывалась во все полевые школы, пользовалась любой возможностью. Я обратила свои охотничьи навыки на тех людей, которые этого заслуживали, очищая Эшгроув, а затем и Вествью от остатков цивилизации по одной душе за раз.
И когда я, наконец, добралась до Уэст-Пейна, чтобы создать безопасное убежище для нас обоих, Джек стал отвергать меня на каждом шагу.
Мне нужно найти способ заставить его страдать. Это единственный способ, которым я наконец-то избавлюсь от всего. Может, тогда я смогу воссоздать оазис, который создала в Уэст-Пейне, и самостоятельно впитаю его солнце и тени.
Достаю из кармана трофейную зажигалку Джека и открываю крышку, чиркая колесиком, чтобы разжечь пламя. Кажется, нельзя подставлять край фотографии огню, но я все равно это делаю. Я позволяю ему пожирать бумагу до тех пор, пока она не обжигает мне кончики пальцев, и только тогда отпускаю ее, роняя горящие ошметки на истертые доски у своих ног. Мой ботинок вдавливает огонь и золу в пол, а затем я выхожу из своей хижины, чтобы благополучно отвезти Корнетто домой, прежде чем отправиться на исследовательские поля Басса.