Тогда я объявлю Уэст-Пейн своим.
Однако у королевы все еще есть трофей. Соскучившись по ощущению зажигалки в руке, я чиркаю спичкой и бросаю ее на дорожку из бензина.
Потом смотрю, как дом Брэда обхватывает пламя.
Покидая сцену, я отправляю сообщение Кайри: ♟💀. Твой ход.
Глава 9
Разрушение
КАЙРИ
— Мы в «Пьяной утке». Приходи на караоке. Брэд как раз заканчивает «I Kissed A Girl», — говорит Джой. Должно быть, она прямо за дверями паба, потому что я слышу, как Брэд распевает текст песни, но его гулкий, фальшивый энтузиазм не заглушает голос Джой.
— Господи, это значит, что он всего в нескольких шотах текилы от «Богемской рапсодии», — отвечаю я.
— Вот именно. А тебе нравится его исполнение «Богемской рапсодии».
— Только потому, что я наслаждаюсь, когда позорятся другие.
— Не знаю, делает ли это тебя садисткой или мазохисткой.
— Вероятно, и то, и другое, — говорю я, и Джой смеется на другом конце провода. — Но, если серьезно, я пока не могу уйти.
— Ой, да ладно, что такого важного в лаборатории в восемь вечера в четверг?
— Дерьмо.
Тишина.
— Какашки животных.
— Кайри…
— Нет, правда, — говорю я со смехом. — Я как раз заканчиваю записывать результаты анализа фекалий, на изучение которых потратила все утро, и если закончу сейчас, то смогу завтра взять отгул. У меня нет занятий.
— Облом. Слышишь?
Я фыркаю от смеха, а Джой хихикает, когда на заднем плане под громкие аплодисменты Брэд заканчивает петь.
— Ты там одна? — спрашивает Джой.
Я встаю со своего офисного кресла и направляюсь к полкам, где лежат мои фотографии и награды, поблескивающие в тусклом свете лампы на столе.
— Нет, Соренсен здесь, — я беру премию Брентвуда и бросаю взгляд в сторону его лаборатории. Он склонился над останками скелета, повернувшись ко мне спиной. — Если меня убьют, ты знаешь, где искать.
— О, да ладно. Лучше отдай всю свою энергию драматической дивы, спев какую-нибудь песню Селин Дион, — говорит Джой, когда я издаю смешок. Ей никогда бы не пришло в голову, что слова, которые я только что произнесла, могут быть вполне реальны.
— Послушай, я приду, если быстро закончу. Напиши, когда Брэдли приблизится к «Queen».
— Будет сделано, солнышко.
Я улыбаюсь, опускаю телефон и просматриваю смски от друзей и коллег, открываю сообщение от Джека, размышляя о том, чтобы отправить ответ со знаком вопроса на смайлики с шахматами и черепом, которые он прислал незадолго до своего приезда, но закрываю его сообщение. Мое внимание сосредоточено на телефоне, когда я пытаюсь поставить награду Брентвуда на место рядом с зернистой фотографией мамы.
Вот только промахиваюсь.
Мое сердце падает быстрее, чем тяжелая стеклянная статуэтка. Я пытаюсь поймать ее, но она выскальзывает у меня из пальцев, и все, что я могу сделать, это смотреть, как она падает на холодный кафельный пол и разлетается на тысячу сверкающих осколков.
Чернота надвигающегося флешбэка проявляется немедленно. Съедает периферию зрения, поглощая настоящее, отбрасывая меня в прошлое.
Я кладу ладонь на стену. Мое сердце бешено колотится. Кровь кипит. Я пытаюсь отвернуться от битого стекла, валяющегося у ног, чтобы удержаться, но уже знаю, что это не сработает. И что хуже всего, я не одна. Я вот-вот окажусь наиболее уязвимой наедине с волком в соседней комнате.
Последнее, что я вижу, когда мое зрение сужается до точки света, — Джек выпрямляется, поворачивает голову, его смертоносные серые глаза встречаются с моими.
Следующий голос, который я слышу, — это демон, который преследует меня.
Молчаливый истребитель.
«Тише, тише. Успокойся, малышка.»
Кончик лезвия упирается мне в кожу, его острие прочно застряло между ребрами. Я лежу на кремовом ковре в гостиной дома моего детства. Мое тело сотрясается, когда прикусываю губы, и они кровоточат. Я знаю, что будет дальше. Мое легкое уже урчит в знак протеста против каждого вдоха, первое лезвие застряло глубоко в губчатой полости. Он вздрагивает при каждом наполненном кровью вдохе.
«Ты знаешь, что произойдет, если издашь хоть звук», — шепчет мужчина.
Он отклоняет мою голову в сторону, моя щека залита слезами и горит, когда он прижимает ее к ковру. Я встречаюсь взглядом с безжизненными глазами мамы. Ее кровь все еще стекает с приоткрытых губ, отрезанный язык и темная бездна ее рта.
У меня скручивает желудок. Я подавляю рыдание, глотая желчь, страх и отчаяние. Когда закрываю веки, изображение все еще остается на месте. Мамины невидящие глаза. Ужас глубоко въелся в ее плоть, как будто прилип к ее костям, как призрак, скрывающийся под застывшими чертами лица.
Я открываю глаза, когда горячая ладонь мужчины скользит по покрытой потом коже. Он сжимает мои щеки кончиками пальцев до тех пор, пока у меня не сводит зубы.
Он поворачивает мое лицо в другую сторону.
Папа борется, лежа на животе рядом со мной, его руки связаны за спиной с лодыжками, кляп во рту влажный. В его глазах ярость. Паника. Он пытается подобраться поближе ко мне, но мужчина, который держит меня в своих объятиях, отталкивает папу.
«Сейчас, сейчас», — говорит мужчина, отпуская мое лицо, чтобы вытащить из кармана пиджака древнюю видеокамеру. — «Не издавай ни звука, или узнаешь, насколько страшнее будет его наказание».
Мигает красная лампочка видеокамеры, ее бездушный стеклянный глаз безразличен к моим страданиям, лишь следит за каждым выражением моего покрытого синяками и опухшего лица. Мое дыхание учащается. Сердце бешено колотится. Я пытаюсь сосредоточиться на этих трех маленьких буквах под мигающим красным светом. Сосредотачиваю на них каждую каплю своего сознания. Rec. Rec. Rec.
Нож проскальзывает у меня между ребер.
Я не издаю ни звука. Даже когда лезвие рассекает каждую клеточку мышц и плоти. Когда пронзает мое легкое. Когда этот человек медленно опускает его, чтобы погрузить сталь по самую рукоять. Я подавляю каждое отчаянное желание закричать и умолять, кричать, чтобы боль прекратилась. Я не подведу папу, как только что подвела маму.
Но папа не может удержаться, чтобы не бороться за меня.
На каждый крик, который я проглатываю, папа умоляет через кляп. Он бьется в своих путах. Его приглушенные слова — отчаянный напев. «Пожалуйста, только не моя девочка.» Снова и снова его мольбы повторяются, как вспышки, которые повторяют мигающий красный огонек видеокамеры. И когда второе лезвие вонзается мне в грудь, и мужчина откидывается на пятки, чтобы зафиксировать, как дрожит одна рукоять рядом со второй, я смотрю на своего отца, у него слез намного больше, чем у меня.
Красный индикатор мигает и гаснет.
Запах крови и дешевого аптечного спрея для тела наполняет горячий воздух между нами, мужчина наклоняется к моему уху. Я изо всех сил пытаюсь заглушить свое молчание жаром в горле.
«Ты хорошо справилась, детка», — шепчет он, его дыхание и слова липкой пленкой покрывают мои спутанные чувства. — «Такая храбрая молчаливая девчонка».
Щетина царапает угол моей челюсти, когда мужчина проводит губами по моей коже, чтобы запечатлеть поцелуй на щеке.
Вес мужчины покидает мое тело. Я яростно качаю головой, единственный звук от меня — урчащее дыхание в поврежденном легком, когда я умоляю его отчаянным, просящим взглядом.
Он улыбается.
«А вот папа… не был таким уж хорошим мальчиком», — шепчет он, оседлав спину моего отца. Папа изо всех сил пытается оттолкнуть его, и ему удается всего на мгновение сбросить нападавшего. Но этот момент — не более чем дуновение времени, не длиннее биения сердца.
Мужчина выхватывает молоток из потертой кожаной петли на поясе.
Именно в этот момент я усваиваю важный урок о том, что время жестоко.
Время замедлится по желанию, заставляя вспоминать каждую деталь того, что хочется любым способом забыть, например, потертую деревянную накладку на ручке молотка, или отчаянный крик отца, или блеск слез в его глазах. Заставит увидеть отблески света в гостиной на полированном металле тупой головки молотка. Возможно, ты никак не вспомнишь, когда в последний раз говорила своим родителям, что любишь их, но запомнишь звук тошнотворного стука, с которым молоток ударяет отца в висок, или цвет крови, которая разбрызгивается по кремовому ковру.
Время замедляется, чтобы ты никогда не забывала, насколько ты бессильна.
И я совершенно бессильна. Бессильна что-либо сделать, кроме как впитывать каждую деталь жестокого нападения, пока мой разум, наконец, не начнет отключаться.
Изображения и звуки расплываются и искажаются, пока волна холодного воздуха не смывает пот и кровь с моей кожи. Когда зрение проясняется, я замечаю отсутствующее выражение на умирающем лице папы. Раздается влажное ритмичное бульканье, так его последние вздохи вырываются из груди, его отрезанный язык валяется на ковре между нами. Но есть и другой звук, с другой стороны, — задыхающаяся мольба под угрожающим шепотом.
«Ты неряшлив. Любитель. Недостойный. Это моя территория.»
Это требует колоссальных усилий, но я поворачиваю голову на звук.
Убийца стоит на коленях между мной и телом мамы. Он изо всех сил пытается отодрать провод от своей шеи. Позади него стоит мужчина, одетый в черное, в кожаных перчатках, плотно обтягивающих костяшки пальцев, тянет деревянные рукоятки удавки назад к своей груди.
Он прекрасен. Очень красивый. Старше меня, но молодой, может быть, лет двадцати пяти. Темные волосы, высокие скулы, тонкая улыбка на пухлых губах, он наблюдает, как его добыча бьется в конвульсиях. Он свирепый ангел. Сосредоточенный и решительный. Спаситель, вершащий правосудие, на которое я не способна.