— Ноль, Кайри. Я…
— Согласна. Ровно ноль секунд, потому что ты презирал меня с первого момента, как мы встретились в твоей дерьмовой старой лаборатории.
— Это не…
— Ты прислал Хью подробный список, с помощью которого он должен уволить меня из департамента, и предложил несколько альтернативных кандидатов, которыми он должен меня заменить. Ты использовал слово «более того» шесть раз в том длинном электронном письме, Джек. «Более того, Кайри Рот не накопила достаточно опыта работы в полевых условиях, чтобы занять должность такого масштаба».
— Как ты…
— Или как насчет того случая, когда ты заявил, что я неправильно откалибровала настройки криофризера, и ты потерял все свои образцы тканей? Ты спросил Хью, зачем ему нанимать того, кто не может настроить морозильник, и попросил посмотреть мои университетские стенограммы. За все три моих диплома.
— Я не…
— Конечно, это была даже не моя гребаная вина. Никогда. Знаешь почему? Потому что я, блять, боготворила тебя и никогда бы не поставила под угрозу твою работу. Буквально никого не шокировало, когда выяснилось, что виновата Мадлен. И даже после того, как она рассказала тебе, ты так и не извинился передо мной.
— Кайри…
— Ты ненавидишь меня, Джек. И ты меня уже столько раз кусал, что я тоже тебя ненавижу, а даже если ты наконец-то собрал все это воедино, это ничего не меняет. Ты сейчас добр ко мне только чтобы дать надежду, будто я выиграю в «Тандердоме», и тогда ты, наконец, избавишься от меня, как всегда хотел. Что ж, позволь мне сказать кое-что, доктор Соренсен…
Прохладная ладонь Джека прижимается к моему рту прежде, чем я успеваю закончить предложение.
— Прекрати. Разговаривать, — говорит он, и хотя я бросаю на него свой самый убийственный взгляд, он попадает только в его склонившуюся макушку, его лоб почти упирается в мои колени, а свободная рука обхватывает мое предплечье. Неожиданная интимность этого внезапного контакта — единственное, что шокирует меня настолько, что я не могу высвободить рот. — Господи Иисусе, — шепчет Джек, выглядя так, словно он только что пробежал гонку и с треском проиграл, его плечи поникли, и каждый вздох был заметен. Он слегка качает головой. — Ты самый непостоянный человек, которого я когда-либо встречал. В один момент ты в слезах, а в следующий мчишься со скоростью двести миль в час в противоположном направлении без карты или какой-либо гребаной подсказки. Я даже не знаю, с чего начать.
Я рычу неразборчивые оскорбления, которые не слышно из-за ладони у моего рта.
— Нет. Ни единого гребаного шанса, — говорит он, качая головой в знак отрицания с большей уверенностью и решимостью, чем минуту назад. Он встречается с моими глазами потемневшим, затравленным взглядом. — Во-первых, я не спасал тебя. Я бросил тебя, — я снова рычу и пытаюсь оторвать руку Джека от своих губ, сказать, что это не ему решать, но мне не удается отстранить его. Его хватка на моем предплечье усиливается, когда он прижимает его к подлокотнику. — Ты едва дышала. У тебя в груди были воткнуты два ножа. Твое лицо превратилось в распухшее кровавое месиво. Ты не просыпалась, ты не посмотрела на меня. Если бы ты открыла глаза хотя бы раз в тот момент, я бы узнал тебя тогда, когда ты вошла в лабораторию.
Я закатываю глаза в своем лучшем «мы оба знаем, что ты убил бы меня, чтобы защитить себя» взгляде, прежде чем посмотреть в темный угол комнаты.
— И ноль секунд, потому что я бы не убил тебя, если бы ты сказала мне, кто такая.
Я издаю недоверчивый смешок в его ладонь.
— В-третьих, я действительно считал, что тебе нужно больше опыта работы в полевых условиях. Я и не подозревал, что на протяжении всей своей студенческой карьеры ты каждое лето занималась именно этим, и так мне ответил Хью. И да, я в курсе, что инцидент с криофризером был мудацким поступком. Одним из многих.
«Все равно это не извинение», — хочу ответить я, но не издавая ничего, кроме приглушенного бормотания и пронзительного взгляда.
— И я не пытаюсь дать тебе ложную надежду. Думаю, это очевидно, поскольку я дал тебе кость своей жертвы, — говорит он, указывая взглядом на коробку, лежащую у меня на коленях.
Я фыркаю.
И тогда мы погружаемся в ту тишину, которая прячется в тенях, скрывая секреты, которым нужен лишь небольшой намек на свет, чтобы вспыхнуть и сгореть дотла.
Я наблюдаю за Джеком, и он смотрит на меня в ответ, его ладонь все еще прижата к моим губам, а рука лежит на моем предплечье.
— Хейз здесь из-за тебя. Он тебя знает. Он работал над делом Молчаливого истребителя, да? И он здесь для того, чтобы следить за старыми зацепками.
Я сглатываю, выдерживая взгляд Джека, когда он темнеет. Киваю.
Его взгляд скользит по моему лицу, я тяну его за запястье, и он, наконец, отрывается от моего рта.
— Если бы он выполнял свою работу… — шепчу я, опуская взгляд на коробку в руках. Если бы Хейз выполнил свою работу, была бы я другим человеком? Была бы у меня другая жизнь? Конечно. Если бы Хейз не облажался, у меня была бы семья. Я бы не была одинока. Я бы не следила за единственным человеком, с которым себя связывала, того, кто, возможно, хочет целовать меня в момент слабости и убить при каждом втором ударе сердца.
— Я как раз собирался уезжать из Уэст-Пейна. Я хотел придерживаться своих планов, а потом появилась ты, — говорит Джек, прежде чем я успеваю заговорить, его голос низкий и мрачный. — Я пробыл здесь дольше, чем следовало. Но я не мог уйти, пока ты не уйдешь первой.
— В этом нет никакого гребаного смысла. Я видела твой контракт, ты можешь уйти, когда захочешь…
— Я пытался выгнать тебя силой. Естественно, ты не только самая непостоянная женщина, но и самая упрямая. Все, чего мне удалось добиться, — это заставить себя страдать.
Насмешливый смешок срывается с моих губ.
— Это признание приносит мне немалую долю счастья.
— Но с меня хватит. Мне надоело отказывать себе в том, чего я хочу.
Я сглатываю сердцебиение, которое, кажется, подскакивает к моему горлу.
— Ты отказываешься и покидаешь Уэст-Пейн? — спрашиваю я, стараясь не позволить внезапному приливу боли и разочарования окрасить мои слова, хотя я чувствую, как тепло разливается по щекам, несмотря на все мои усилия подавить его. Джек не делает ни малейшего движения, чтобы ответить на мой вопрос. Он только пристально наблюдает за мной, я вздергиваю подбородок. — Хорошо… хорошо. Наконец-то мы в чем-то сошлись во мнениях.
Джек прижимается ближе, настолько, что я ощущаю тепло его груди у своих ног. Я могла бы сосчитать каждый оттенок серого в его глазах, поскольку они по-прежнему безошибочно прикованы к моим.
— Заверяю, что мы не на одной волне. Но будем.
На мгновение, которое затягивается, я чувствую каждый удар своего сердца. Я могла бы немного наклониться вперед и вдохнуть его запах. Может быть, так и сделать.
Но едва уловимая теплота Джека и его ледяной взгляд исчезают, температура в комнате резко падает, когда он направляется к своим мониторам, на ходу бросая мрачный взгляд через плечо.
— Отдохни немного, доктор Рот. Тебе это нужно.
Мне требуется мгновение, чтобы пошевелиться, но я все-таки ухожу, не сказав больше ни слова, и звуки Чайковского продолжают преследовать меня, пока я приближаюсь к выходу. Я еду домой, но музыка не выходит у меня из головы, как призрак, который бродит в глубоких тенях спальни.
А отдохнуть у меня не получается.
Я заворачиваюсь в простыни, путаясь ногами в их сжимающих тисках, пока не откидываю их. Меня бросает в жар не только из-за ярости на Хейза, когда я представляю себе все виды смертей и пыток, которые могла бы совершить голыми руками. Меня поддерживает не только месть. А желание. Глубокая потребность, которая горит, как пламя в груди. Потребность в Джеке.
Каждое слово, сказанное Джеком за последние несколько дней, прокручивается у меня в голове, превращаясь в бесконечные «а если». Разговоры, которые могли бы довести до тысячи выводов. Но еще хуже, чем его слова, его прикосновения. Его поцелуй обжог меня до мозга костей. Он завладел моими губами, как человек, изголодавшийся по свету и надежде. Его прикосновение было благоговейным поклонением моей коже и костям. Он хватал меня за горло, и отпустил только для того, чтобы поцеловать шею.
«Если захочу причинить тебе боль, я это сделаю.»
Но не сделал.
В какой-то момент ночью я просовываю руку в пижамные шорты, обвожу клитор, надеясь хоть немного облегчить потребность, которая наполняет мое естество и скручивает его в узлы. Но я сдаюсь всего через несколько коротких мгновений. Я не хочу себя. Мне не нужно мое воображение. Я хочу его. И чем сильнее я пытаюсь убедить себя, что не должна хотеть, тем сильнее хочу.
В конце концов, мне удается хотя бы немного поспать. Но этого недостаточно, и я просыпаюсь перед рассветом, когда в спальне все еще темно. Корнетто ушел с кровати из-за моего ворочания и поднимается со своего редко используемого коврика для собак, когда я, потерпев поражение, направляюсь на кухню. Я смотрю новости, соц. сети, сообщения и электронные письма — обычные дела субботнего утра, наслаждаясь кофе в своей очень большой кружке. Вскоре после восхода солнца я оказываюсь на змееподобной тропинке вдоль реки, Корнетто трусит рядом со мной, и мы идем по извилинам медленного течения. Мы пробегаем наш обычный круг, который занимает около полутора часов, и последние несколько кварталов до дома проходим пешком.
Когда я заворачиваю за угол и вижу серебристую «Хонду Аккорд» Хейза, припаркованную вдоль бордюра, окаймляющего лужайку перед моим домом, моя первая мысль оказывается неожиданной.
Отправь сообщение Джеку.