В последние десятилетия XIX века палеоантропологическая летопись начала увеличиваться, и палеоантропология стала полем деятельности для анатомов. Главной отличительной чертой этих людей была одержимость морфологическими вариациями в рамках единственного вида — предмета их изучения. Когда анатомы брались за исследование окаменелостей, эта черта проявлялась двумя способами. Во-первых, они демонстрировали поразительное невнимание к зоологическим наименованиям, которые считались всего лишь порождением жалкой науки систематики. Во-вторых, они не замечали важности и систематической значимости огромного морфологического разнообразия, проявлявшегося в постоянно разрастающейся летописи окаменелостей.
В середине XX века под влиянием идей Эрнста Майра палеоантропология переключилась с полного игнорирования эволюционного процесса на поклонение синтетической теории эволюции в ее наиболее жесткой форме. Виды считались лишь эфемерными сегментами эволюционных линий, в рамках которых эволюционные изменения проходили в форме медленного накопления изменений в частотности генов под контролем естественного отбора. Палеоантропологи с готовностью приняли эту фундаменталистскую точку зрения, так как она заполняла теоретический вакуум в самом сердце их науки, а также оправдывала интуитивно привлекательную идею реконструкции биологической истории человечества путем проецирования единственного существующего на сегодняшний момент вида гоминидов назад в далекое прошлое. Влияние Майра на систематику гоминидов также было огромным и выражалось в крайне минималистической таксономии. Для науки, полной избыточных и ненужных наименований, это было даже хорошо, однако подход Майра надевал на палеоантропологию своего рода смирительную рубашку, не позволявшую ученым сделать ни шага в сторону. Отмечу, что, когда Майр попытался применить ту же идею к своей собственной дисциплине, орнитологии, его коллеги отреагировали совершенно по-другому и вскоре начали разрабатывать концепции видов, которые гораздо лучше, чем прежде, отражали наблюдаемое ими природное разнообразие. Палеоантропологам же понадобилось несколько десятков лет и большое количество новых находок, чтобы признать хотя бы возможность существования в прошлом множества видов гоминидов.
Тем не менее, однажды она была признана, и после этого начала стремительно развиваться новая картина эволюции гоминидов. Этот процесс происходил абсолютно непоследовательно и был вызван скорее давлением новых палеонтологических находок, чем желанием ученых привести свою дисциплину в соответствие с другими отраслями палеонтологии. В результате в 1993 году при публикации своих первых пробных генеалогических деревьев гоминидов (см. рисунки далее) я включил в них всего 12 видов, живших в течение последних 4 миллионов лет. Последняя версия этого же дерева, опубликованная через 20 лет, содержала в два раза больше видов и описывала период 7 миллионов лет. Тем не менее оба дерева иллюстрировали два ключевых факта: в один момент времени на Земле обычно сосуществовали несколько видов гоминидов, и Homo sapiens является в этом смысле скорее исключением, чем правилом. Очевидно, что наш вид обладает какими-то беспрецедентными характеристиками, которые одновременно делают его нетерпимым к конкуренции и способным устранить ее.
Ученые, пытающиеся выявить эти характеристики, называются эволюционными психологами. Вооруженные синтетической теорией и канонической цитатой Дарвина о том, что «в будущем <...> психология будет прочно основана на <...> необходимости приобретения каждого умственного качества и способности постепенным путем», эволюционные психологи предполагают, что поведение человека обусловлено долгосрочным влиянием естественного отбора, процесса настолько медленного и постепенного, что он не успевает за масштабными, стремительными и зачастую создаваемыми самим человеком изменениями окружающей среды, возникающими после сравнительно недавнего начала нами оседлой жизни. Согласно их представлениям, мы часто ведем себя странно просто потому, что медлительный естественный отбор еще не успел адаптировать нас к новым условиям.