Стучалась в дверь, внутренне содрогаясь. Нет, кошек я в принципе любила – ухоженных, пушистых и ласковых, прямиком с выставки декоративных пород. Но окружавшие нас полудикие особи не вызывали ни малейших позывов погладить плешивые мордочки и торчащие хребты и скорее напоминали крыс-переростков, чем домашних любимцев.
Когда дверь в обиталище госпожи Тристр со скрипом отворилась, я с трудом сдержала панический вопль и желание сбежать прочь вниз по улице, подальше от открывшейся мне жуткой картины. Старушка напоминала восставший ком мусора или огородное пугало, невесть как передвигавшееся по земле и обретшее сознание. Бледно-голубые глаза – единственный признак того, что передо мной живое существо, – настороженно щурились из-под седых косм, небрежно стянутых серым платком с непонятными разводами. Сухонькая фигура обрела некую монументальность за счет многослойности старческого одеяния. Я насчитала восемь кофт, выглядывающих друг из-под друга, и не меньше пяти юбок разной длины с поддетыми под них кальсонами мужского кроя, заправленных в лиловые калоши на «рыбьем меху». При всём при этом старушка куталась в ворох шалей, столь старательно поеденных молью, так что создавалось впечатление не единого полотна, а воздушной вязки гигантским крючком.
Инспектор за моей спиной сдавленно закашлялся, скрывая то ли смех, то ли вопль ужаса, когда вслед за хозяйкой дома нам навстречу выбежало целое цунами хвостатых бестий. В полумраке коридора их глаза горели алчным огнем, не предвещая гостям ничего хорошего. Я призвала на помощь всю свою храбрость и смело шагнула вперед, представляясь:
– Доброго дня, достопочтенная. Госпожа Ириада Олэв, шериф Рольсмона. Имею честь разговаривать с госпожой Тристр?
Водянистые глазки цепко оглядели меня с головы до ног, а жавшиеся к ногам старушки кошки точь-в-точь повторили действия своей хозяйки. Двенадцать пар ушей в едином порыве прижалось к головам, и двенадцать блохастых тварей в унисон зашипело. Хотелось рыкнуть в ответ, чтобы хвостатые разбежались прочь, но губы сами собой сложились в вежливой ожидающей улыбке, которую престарелая кошатница разрушила одним-единственным словом:
– Ась?
И подошла поближе, сразив меня непередаваемым амбре. Я когда-то говорила, что девиантных личностей в нашем городке нет, а бедностью в Рольсмоне и не пахнет? Что ж, с покаянием забираю свои слова обратно – по крайней мере один элемент имелся. И запашок её нищеты пробирал до слез!
Как ни странно, выручил меня Инспектор. Аккуратно подвинул в сторону, единолично завладев вниманием старушки. Даже под локоток её взял, не побрезговал, провожая в мрачное чрево дома. Я не могла надивиться его актерским талантам – общался с госпожой Тристр высокородный лэр практически на равных, без заносчивости. Даже будто бы лебезил немного и откровенно льстил седовласой женщине, хваля домашнюю обстановку и ораву ласковых кисок. Мысленно поаплодировала непревзойденному таланту Рикса расположить к себе заядлую кошатницу – порой, оказывается, и от дамских угодников бывает толк.
– О, какая прекрасная лампа! – ни капельки не искренне восхитился молодой человек, уставившись на заросший паутиной абажур некогда белого или кремового цвета. Трогать предмет интерьера, правда, поостерегся, проводя престарелую даму дальше, в гостиную. Когда я смогла осмотреться без страха наступить в темноте на очередную путающуюся под ногами кошку, поняла, что ошиблась насчет бедности госпожи Тристр. Несмотря на захламленность помещения, былой антураж угадывался без проблем. А две пыльные картины на стене так и вовсе были мне прекрасно знакомы – подлинники непревзойденного Леонсио Беркуччи украшали и наш с дядюшкой особняк. И юная прелестница с персиками, и портрет неизвестной мне молодой лэри с роскошной собачкой были написаны в такой узнаваемой манере, что даже я, откровенно далекая от искусства, смогла безошибочно определить автора. Да стоимости одной из этих картин с лихвой хватило бы, чтобы безбедно жить в столичном доме с полным штатом слуг, а не покрываться пылью на задворках провинциального городка в обществе стада полудиких кошек!
– Эту лампу мой Генрих привез из Хальраби, в бытность дипломатом на востоке, – проскрипела госпожа Тристр, растягивая тонкие губы в так называемой обольстительной улыбке. У старушки не хватало доброй половины зубов, но она об этом или не подозревала, или не считала существенным недостатком, улыбаясь широко и открыто. Мелькнувший меж редких желтоватых резцов язык едва не вызвал приступ тошноты. Вот ведь, незадача – трупы во мне ни малейших эмоций не рождают, даже миазмы разложения ни капли не напрягают, а сморщенное старческое лицо вкупе со специфическим запахом пожилых людей заставляют завтрак проситься наружу.